На машине из Калининграда в Африку — 2: как охотятся во Франции и водят за нос у парома в Марокко

— Вы так не любите холод? — Почему? — Зачем же тогда ещё в Африку ехать? Калининградец Юрий Антонов отправился в путешествие по самым труднодоступным регионам Африки. Ему предстоит преодолеть в одиночку около 15 тысяч километров. В своём внедорожнике, специально переделанном для такого трудного и длительного путешествия, Юрий везёт подарки для детей из Мали. Он уже пересёк Европу и добрался до Африки. "Молодой польский пограничник возвращает мне документы, широко улыбаясь. Я много переживал насчёт того, что машина достаточно сильно загружена и в ней явно больше 50 кг вещей. Но первая из многих границ на моём пути отняла всего восемь минут. Граница с Германией была уже утром. На первом же километре новой страны меня обгоняет легковая машина, загорается предупреждающая надпись о том, что это полиция и нужно следовать за ними. В прошлый раз, когда мою машину досматривали немцы, это заняло больше часа. Проверяли абсолютно всё, в том числе и самого меня на наркотики. Сейчас всё быстро — куда еду, что везу. Видимо, помогает уже стоящая в паспорте малийская виза. Немецкие автобаны — это невероятно удобная штука, если нужно проехать двести или триста километров за день. Если до цели почти 2000 километров и дорога пересекает страну по диагонали — то это кошмар. Движение на средней машине представляет из себя лавирование между тремя рядами, в основном по среднему. Правый занимает поток фур, левый проносится с такой скоростью, что не всегда успеваешь различить цвет машины. Пробки едва ли не каждые двадцать километров. Причина — ремонт дорог, когда десятикилометровая пробка образуется из-за сужения дороги, на котором зачастую работают по три-четыре человека. Вконец надоедает это бессмысленное стояние. Останавливаюсь на дневной сон, чтобы ночью проехать оставшуюся часть страны. Ночью действительно удобно. Бельгия и Голландия пролетают на одном дыхании. Единственный казус — германо-нидерландская граница. Навигатор в очередной раз придумал интересный маршрут по небольшому голландскому городу, у которого окраины немецкие. Когда проезжал мимо поста полиции в шестой раз (из них два — задним ходом), меня всё же остановили и указали нужную дорогу. На границе между Бельгией и Францией снова проверка документов. И снова крайне быстро, без досмотра. Только взгляд пожилого жандарма скользнул за моё левое ухо. Сразу за Парижем с его сумасшедшим движением снова скоростные магистрали. С меня хватит! Франция, живущая вне пульсирующих бензином артерий, удивительно красива, особенно осенью. На тонкую нить дороги нанизаны поля, стройные пролески, живущие в своём особом времени, где в каждом парке играют в петанк и сидят за бокалом аперитива в уютных кафе с деревянными стульями, где самый громкий шум — это звук двигателя "Жука", восстановленного подростками. Где все — независимо от степени знакомства — здороваются с каждым встречным. Километры пролетают безо всякого напряжения! По телефону мои друзья — семья девушки по имени Гаэль, с которой мы знакомы по карнавалу в Венеции — уточняют, где я и когда буду к ужину. Договариваемся, что я приеду утром, чтобы не торопиться и не отвлекать их. После захода солнца достигаю первой своей цели. Орадур-сюр-Глан. Город-мученик, как его называют французы. Во время высадки союзных войск в Нормандии французские партизаны активизировали свои действия, чтобы отвлечь часть немецких сил на себя. Неподалёку от посёлка они захватили в плен немецкого офицера. В ответ войска СС провели карательную акцию: собрали вместе и расстреляли всех мужчин, а женщин и детей сожгли в церкви. В тот день погибло 642 человека. Маленький городок превратился в мемориал под открытым небом. Ночь провёл, встав у какой-то заправки. Утро началось крайне необычно: первое, что я увидел, — пасущийся в десяти метрах от меня верблюд. В поле посреди Франции. Оказалось, что я расположился рядом с бродячим цирком, который даст здесь в конце недели несколько представлений. Я успеваю оказаться первым посетителем мемориального центра. Музей представляет из себя руины города. Всё, что осталось после того июньского дня. Остовы каменных домов без крыш, ржавые рёбра коек, швейные машины. Столик пустующего больше 70 лет кафе. Вокруг ни единого звука. Только пустые улицы. У стены церкви, ставшей братской могилой для 400 человек, — останки расплавившегося колокола. По указателям дохожу до кладбища. Здесь похоронены жертвы трагедии. На общей сводной таблице имена, возраст, место рождения. Нет информации только о двух десятках человек, которых не удалось опознать. Узкие, петляющие ужиными телами дорожки одна за другой приводят меня к дому моих друзей. Меня встречает пёс по имени Фарук, приветливо лижет руки. У Гаэль какая-то своя программа на мой счёт. Она радостно щебечет на местном говоре о том, что мы обязательно должны навестить одних её друзей и принять вечером других, всем очень интересно посмотреть на человека, проехавшего 2400 километров из России. Здесь всё удивительно похоже на знакомые мне холмы и просёлочные, отданные на радость приморским ветрам дороги. Французы не стесняются ни лохматой травы у обочины, ни словно сделанных материнскими руками на мальчишеских шортах дорожных заплаток. Она слушает рассказ о посещении Орадура и отвечает на моё замечание о том, что на одном из домов я видел её фамилию. Действительно, говорит она, по чистой случайности её прабабушка вместе с детьми всего за два дня до трагедии ушла в соседнюю деревню на подработку. "Вот так, а меня могло бы и не быть", — заключает она. Мы забираем у соседей банку крупной морской соли — её нужно раскладывать по углам дома, чтобы отвадить несчастье. Действительно, вечером в выделенной мне комнате нахожу крупинки под ночной лампой и шкафом. По дороге не перестаю восхищаться в голос красотой городов и деревень, которые мы проезжаем. "Скажи, — спрашиваю я, — а есть что-то, что тебе не нравится в твоей стране, в людях, которые в ней живут?". "Иногда мне кажется, что у нас слишком много свободы, — отвечает она. — Не все обладают внутренними тормозами и воспитанием, чтобы не оскорблять чувств других людей". Следующий пункт — дом, где живёт мама моей подруги, Жюли. Сумрак, скрадывающий углы кухни, особый запах от печи, три угольных утюга на камине. За чаем болтаем о традициях их региона, Шаранты. За мной внимательно наблюдает из своего кресла Комета, собака Жюли. Мой взгляд падает на огромную голову кабана на стене. Жюли рассказывает, что её муж был заядлым охотником, как и все здешние мужчины. Женщины решают, что мне непременно нужно увидеть охоту, она часть традиционного уклада их жизни. Выходим из дома через сад. Он всё ещё полон цветов, организованно распределившихся на полках — простых деревянных палетах. Из обычных недорогих вещей здесь могут составлять что-то красивое и цельное. Вечером планируется ужин у нас дома, должны прийти друзья. К моему удивлению, гости приходят ровно тогда, когда нужно, все собираются к столу в одно и то же время. Ужин начинается с аперитива — настоек или красного вина с лёгкой закуской. Спустя какое-то время Йоанн, парень моей подруги, принимается за готовку. "Как? — спрашиваю я. — А разве мы не поужинали?". В гостиной поднимается хохот: нет, аперитив — это только начало большого вечера. За едой мы болтаем о различии в жизни наших стран — французов прежде всего интересуют цены. Наши минимум в два раза меньше. Меня потрясают счета за коммунальные услуги и ремонт машины. При средней заработной плате (за минусом налогов) в 1500 евро в месяц средний француз в конце месяца остаётся без гроша. Мне предлагают попробовать и различить различные виды вина. В зависимости от происхождения (центр или север страны, атлантическое побережье или Лазурный берег) они достаточно сильно отличаются. Но в этом регионе намного популярнее коньяк. Город Коньяк находится в тридцати километрах, и только бренди, производимый здесь, может называться коньяком. Меня спрашивают, пробовал ли я его когда-то. Задумываюсь, как рассказать о коньяке, который делают у нас или в Молдавии. Вру, что нет. Попробовав, понимаю, что на самом деле нет. На родине коньяка его пьют, ничем не разбавляя и медленно растягивая каждый глоток. Бокал округлой формы обхватывают пальцами руки, образуя чашу. Так он подогревается и даёт больше аромата. На следующий день мы делаем небольшую серию фотографий с большим и тяжёлым (около 30 кг) костюмом из венецианской серии. За день меняем несколько мест — старинная башня в центре нашей деревни, замок Вертёй в Ларошфуко, старое кладбище, чердак и ночной клуб с садомазохистской тематикой. Графиня Ларошфуко, владеющая замком, — давняя знакомая Гаэль. Когда моей подруге было двадцать лет, она занималась оформлением свадьбы, которая праздновалась здесь. Как она со смехом рассказала вечером, знакомство было весьма необычным. Коробки с живыми цветами Гаэль заносила через чёрный вход в несколько заходов. В один из них порядком уставшая девушка встретила пожилого, по-домашнему одетого мужчину. — Вы, наверное, устали? — спросил он. — Немного. Если вы оставите свои кроссворды и поможете мне, месьё, будет легче, — без задней мысли ответила Гаэль. На свадьбе оказалось, что пожилой человек, таскавший за неё коробки, — дюк Франсуа XVIII Ларошфуко, десятый герцог д’Анвиль. Вечером мы едем в клуб, принадлежащий знакомым Гаэль. Внутри сумрак, фиолетово-жёлтый свет и громкая музыка. Размещаемся у барной стойки. Посетителей на танцполе немного — несколько пар разных ориентаций и одна дама почтенного возраста в одежде, состоящей из двух поясных ремней. Она в экстазе от себя самой. Любуюсь складами на её сжимающихся в такт музыке боках — напоминают меха баяна, игру на котором я так и не освоил в детстве. Гаэль уходит в коктейль-бар, где собираются её знакомые со всей округи, я остаюсь один. Дама движется со скоростью белой акулы ко мне. Стремительно выскакиваю вслед за позабывшим меня проводником. Все посетители собираются в общей зоне для курения. Здесь нет музыки, а поэтому можно предаваться любимому занятию французов — общению. Освободилась приватная комната. Это большой зал с низкими потолками, душем в стиле старой операционной, кожаной кроватью, украшенной красными балдахинами и бархатом. В дальнем углу двое мужчин в возрасте застенчиво трогают за грудь обнажённую танцовщицу стриптиза. Немного похожи на розовощёких английских мальчиков в белых рубашках, которые, сэкономив карманных денег, отправляются через пролив в Амстердам, в квартал красных фонарей, чтобы потерять девственность. По дороге обратно домой, глубоко ночью, мы заезжаем в Ангулем, самый крупный город региона. Центр его находится на высоком холме — потухшем вулкане. Гаэль курит одну сигарету за другой, рассказывая о том, что здесь, в городе, прошла её юность — школа, колледж, тусовки и дискотеки. Я рассказываю, что у нас, как правило, молодёжь из маленьких городов и деревень после получения диплома остаётся в больших городах: с работой проще, развлечений вечером больше и домом заниматься не надо. Она отвечает, что свой дом — это мечта почти каждого француза, в жертву которой они отдают экономическую свободу. Субботним утром мы едем в лес, на охоту. Она проходит в частных владениях очень состоятельного человека. Он против фотографирования, но для меня захотел сделать исключение. Лес достаточно большой, в нём живёт крупная семья кабанов, на которых охотятся, и оленей, которых кормят и охраняют. Оленей мы увидели спустя несколько минут, кабанов я так и не смог сосчитать. Маню, работающий здесь, показывает мне разные приёмы охоты — например, на птиц охотятся с помощью голубей, которых используют в качестве приманки. Вместе с ним мы готовим собак породы англо (англо-французская гончая) к охоте. Для поддержания их в форме Маню ежедневно занимается с ними, в противном случае у собак начинается депрессия, они болеют и гибнут. После завтрака в охотничьем доме начинается общий сбор. Все охотники в оранжевом. Они разъезжаются по оговорённым постам. Мы едем на старом фургоне, в задней части которого девятнадцать собак. Трубит горн, собак выпускают из фургона. Вместе с Маню и Йоанном они устремляются в лес. Ко мне подходит хозяин владений, мы болтаем об Африке. Он рассказывает, что часто летает туда на охоту, поддерживает несколько школ в Буркина-Фасо. Удивляется тому, что я один, ведь это опасно. Слышится первый выстрел, вслед за ним другой. Мы движемся дальше. Проезжаем мимо туши убитого кабана. Ещё выстрелы. Все взволнованы. Говорят, что зверь крупный и опытный, он серьёзно ранил одну из собак. Пса находят, кабана пытаются выслеживать по следам: в таком состоянии он крайне опасен. В поисках проходит несколько часов, но никакого результата. …Ещё полторы тысячи километров пути — и начнётся Африка. Дороги в Испании в воскресенье пусты, на переезд уходит чуть больше суток. Природа вокруг постепенно меняется — на смену зелёным полям и густым лесам приходят рощи лимона и оливок, земля приобретает песочный оттенок. Начинается один из самых красивых регионов Европы — Андалусия. Здесь, со стен крепости у маленького городка, встречаю последний закат в Европе. Дальше дорога до Альхерсиаса, откуда идут паромы в Сеуту, испанский анклав в Африке. Пытаюсь успеть на последний паром, он отходит в 23:30. На въезде в порт меня останавливают люди в манишках и с бейджами на груди. Представившись сотрудниками порта, говорят, что купить билет можно только в городе. Сажусь к ним в машину. На ближайшем к порту проспекте мне продают в агентстве билет по цене, выше указанной в интернете почти в два раза. Паром в Сеуту уже ушёл, поэтому билет до Танжера, это Марокко. "Сотрудник" просит чаевые — пятьдесят евро. Я предлагаю пять и прошу показать удостоверение. Никакого удостоверения, разумеется, нет. К нам подходят ещё двое, начинаются крики, мне угрожают на смеси французского, испанского и арабского. Вспоминаю, что, кроме игрушек, в машине у меня есть ещё и монтировка. Достаю её и иду прямо на того, кто возил меня по городу. Он орёт, пытается ударить, но сам получает удар в бок. Оседает, приятели забирают его и сматываются. Мой паром уже ушёл: билеты на него мне продали уже после закрытия ворот. Еду обратно, меняю билеты. Спустя четыре с половиной часа я наконец на пароме. Не в тот город и, как выяснилось, заплатив двойную цену. Паром медленно плывёт по спящему Гибралтару. Здесь же, на борту, ставят штамп о въезде в Марокко. Сотрудник выглядит точно так же, как и те, кто катали меня по ночному городу. Манишка, бейдж. На ковролине повсюду спят люди. Выгружаемся. На таможне трясут машины сенегальцев, у тех истерика, идёт оживлённый торг в будке старшего смены. До меня, компании молодых испанцев на джипах и семьи корсиканцев с двумя маленькими детьми нет никому дела. Наконец появляется один из офицеров, отдаёт мне документы. Дорога открыта только для меня. Приветственная оплеуха Африки оказалась как никогда тяжёлой..."