Нужны ли нам родственники
Но, скорее всего, вас неприятно кольнет предчувствие: видать, чего-то хочет от меня... И в большинстве случаев вы будете правы. Увы.
И чем более вы успешны, тем неприятнее эта мысль. Вы уже знаете, что от вас хотят помощи: деньгами, содействием поступлению в хороший институт отпрыску — да мало ли. Я не беру здесь случаи крайние — когда кому-то срочно нужен хороший врач или помочь собрать денег на операцию. Это дело святое, и не помочь нельзя. И вы знаете точно, что вернется вам бумерангом, и будет вам по делам вашим. Но вот остальное…
— Пошли пивка как-нибудь хряпнем? — звучит в трубке голос старого приятеля. И я знаю лишь нескольких из старых друзей, кто может позвать, не имея иных интересов.
А родственники? Нужны ли нам родственники, особенно, если они живут в других местах и бывают в самое сердце изъязвлены, побывав у вас дома и подивившись на московские блага? Будьте честны перед собой: семь, если не восемь из нас десятерых найдут повод уклониться от родственных объятий. Особенно если это теща. Или троюродный брат полузабытого дяди со стороны мамы — он ведь ненадолго, всего недели на три-четыре, белого хлеба с компотом покушать и на карусели покататься. А в гостиницу родня не хочет, даже если вы ее оплатите. И будет судить-рядить вся округа еще лет двести, какая вы свинья неблагодарная, зажравшаяся в Москве.
О своей дальней родне под Муромом я знал только, что прадед был прасолом и каждую весну пешком уходил в Астрахань, где мастера ценили. Да что у деда был брат, вон и карточка в альбоме у бабушки в шкафу. Я вышел из машины и по снежку подошел к памятнику — такие стоят у всех околиц всех российских деревень, памятники погибшим. И первая надпись резанула осколком по живому: «Лейтенант Воеводин Александр Иванович». Брат деда.
— Заходите, — открыла дверь избы пожилая женщина. — А я ведь вас признала…
— И кто же я?— спросил, скривившись, скрывая волнение.
— Родня.
Она — его дочь. Родилась уже после его ухода на фронт в 1941-м.
— Маму позвать? Совсем она плохая, все лежит…
И я смалодушничал опять.
— Не надо!
Мне было много и без того. Там несколько семей Воеводиных, в этом селе. Живут по-разному. И я живу.
Вот только всю обратную дорогу до Москвы текли слезы по лицу у меня сами собой и трудно было дышать: Господи, ну почему?! Кто мы друг другу, если всю жизнь не виделись и нужды в том не испытывали?
Кровь, господа. Великая вещь! Великая. Невместимая в московские уютометры.
