Фиджи

Уже в девятом классе она была самой красивой девочкой — не только школы, но, может быть, и всего района Чертаново. В школьном журнале она была записана как Ирина Алоян, а мы звали ее Ирэн Алоэ. Девчонки придумали «Ирэн», мальчишки — «Алоэ». Как ни странно, ей удивительно подошло прозвище. Как будто она — не девчонка-старшеклассница, а какая-нибудь голливудская звезда.Да и внешность у Ирэн была подходящая. Высокая, худенькая, темные волосы в прическе каре, пухлые нежные губы, стройная шея. И глаза. По цвету — как недозрелый крыжовник, зеленые с крапинками, в опушке густых черных ресниц. В советских школах не приняты были конкурсы красоты, но тогда, в зените перестройки, вдруг хлынула к нам западная атрибутика. И в тот памятный новый год на деревянной сцене общеобразовательной школы № 26 с углубленным изучением иностранного языка выбирали самую настоящую королеву красоты. Ей стала, конечно, Ирэн Алоэ. В зале погас свет, и только луч прожектора бил в крутящийся под потолком шар, обклеенный зеркальными осколками. Шар проецировал в темноту удивительные отблески, похожие на искрящийся снег. Целая снежная буря, из которой вдруг материализовалась наша Ирка, красавица. Мы были как пестрые попугаи: с намалеванными глазами, немыслимыми начесами «Аврора», в металлических цепях… А Ирэн — сама элегантность. Простое черное платье по фигуре, высокие, до локтей, перчатки… Легко взбежала она на сцену, наклонила изящную головку, чтобы завуч НатальНиколавна (почему-то именно она) надела на нее блестящую корону. Конечно, бижутерийную. Но кто мог бы разглядеть несовершенство короны в мельтешении зеркального снега? Ирэн обвела взглядом замерший от восторга зал — свою убогую королевскую паству. И, словно Жаклин Кеннеди, поднесла ладонь в перчатке к губам. Улыбнулась и послала нам всем воздушный поцелуй… Вздох восхищения был ей ответом. Так по-западному, так стильно, ну, настоящая королева! Я и моя подруга Танька, Танкетка, учились двумя классами младше. Мы и представить не могли, что когда-нибудь королева Ирэн снизойдет до дружбы с нами… Мы готовы были прислуживать ей, обожать ее, подражать… Но так получилось, что мы подружились. Я сидела на той же парте, что и Ира Алоян — третьей парте от доски, первой возле окна. На этой парте, в каждом кабинете, было написано: «МОНОВ». И нарисованы сердечки. Кто такой Монов, я, конечно, знала. Монов — футбольная гордость нашей школы, десятиклассник. Мне он тогда казался взрослым дядей — с уже пробивающимися черными усами, каким-то вечно влажным, ярко-красным ртом, темно-карими веселыми прищуренными глазами. На голове — черные всклокоченные волосы, слишком обильные, слишком буйные. Волосы лишь подчеркивали это качество самого Монова: буйство. Говорят, он даже смог дать отпор строгой математичке, которая хотела выхватить ножницами клок волос на затылке. «Чтобы ни один парикмахер не взялся стричь иначе как под ноль», — поясняла математичка, выстригая затылки другим лохматым мальчишкам. Но только не Монову… С ним этот номер не прошел. Он оттолкнул математичку (неслыханная дерзость) и вышел из кабинета, хлопнув дверью. И потом, чтобы вернулся к занятиям, математичке вроде бы даже пришлось просить у него прощения… А как не попросить, если футбольная звезда отказывался ехать на соревнования, поставив под удар честь школы?! Вот такой он был, Монов, великий и ужасный. Учителя подозревали, что сердечки на парте рисую я, что было, конечно, неправдой. Они оставляли меня после уроков оттирать столы от надписей, и я до дрожи ненавидела Монова и автора «наскальной живописи». Тогда все мы и предположить не могли, что автором надписей является Ира Алоян, такая совершенная, правильная и гордая. Летом мы поехали в трудовой лагерь под Краснодар и там выступали вместе в самодеятельности и сдружились. Ирэн называла меня и Танкетку своими младшими сестричками. И рассказывала о любви к Монову — тот уже окончил школу, но каким-то образом тоже оказался в школьном трудовом лагере. Был, конечно, бригадиром. Под его руководством наш отряд собрал рекордный урожай томатов, за что был премирован огромным тортом с кремовыми розочками — на жаре торт испортился. Ночью мы стояли в очереди в сортир, ругая торт, помидоры и излишний трудовой энтузиазм. А перед самым отъездом Ирэн рассказала мне и Танкетке, что у них с Моновым «все было» и теперь они будут любить друг друга всегда, всю жизнь, пока смерть не разлучит. Про «всю жизнь» и тем более смерть нам было не особо интересно, а вот про «все было» — очень! Про любовь к Монову мы слушали еще два с половиной года. Ровно столько занял «досвадебный» роман Иры и ее непокорного возлюбленного. Она честно ждала его из армии, зачитывая нам только фрагменты из своих и его писем. Самое интересное, как казалось, оставалось неозвученным… — Вот увидишь — она его бросит. Слишком Ирка красивая, а Монов все-таки… какой-то бандит, — говорила Танкетка. Мне в глубине души хотелось, чтобы так и произошло. Уже тогда я не верила в слащаво-счастливые истории. Но счастье продолжалось: Монов пришел из армии, и сыграли они веселую свадьбу, и зажили в маленькой двушке вместе с родителями Алоэ. Но потом Монов как-то быстро ≪вписался≫ в новую действительность, сначала вроде как бандитствовал, потом ≪поднял бабла≫ и открыл свой киоск, а потом — и магазинчик… Через год Монов с Ирэн переехали в отдельную квартиру, начали строить загородный дом… Жизнь нас развела. Так бывает. Мы встретились только лет через десять — я, Танкетка и Ирэн. В маленький ресторанчик Алоэ приехала за рулем собственного серебристого джипчика. Шикарная! За эти годы стала еще красивее. Похудела — скулы еще сильнее заострились. В ушах поблескивали маленькие звездочки бриллиантов. Норковая светло-бежевая, с каким-то абрикосовым отливом, шуба была накинута на плечи. Мы с Танькой обомлели. Впали в ступор, как говорится. Долго читали меню — не знали, что выбрать. Ирэн, однако, чувствовала себя в ресторане как рыба в воде. Быстро заказала кувшинчик домашнего вина, чесночную чиаббату и салат на всех. Улыбнулась, как обычно, нежно и летуче. — Сестрички, не жмитесь! Я плачy! У меня золотая карточка… После первого бокала както отпустило, разговорились. После второго словесный поток было просто не унять… У меня уже двое детей, а также две работы и два кредита. Бьюсь в страстях, захлебываюсь в литературе… Танкетка замужем за спортсменом Вьюновым, он пловец и воспитывает Вьюнова-сына будущим олимпийским чемпионом. Всей семьей ходят зимой купаться в проруби, а летом ездят сплавляться по горным рекам. Здоровый образ жизни! Мы смеялись. Потом начали расспрашивать Ирэн — как она, как Монов? Чем занимается? — Я просто жена и очень счастлива, — ответила она. — Иногда мне кажется, что я закрываю глаза и вижу солнечный свет… Я задохнулась от восторга. Надо же — солнечный свет! Какая Ирка молодец, смогла сохранить любовь, более того, сделать ее образом жизни… Обзавидуешься! А эти ее духи… Как называются? — Это ≪Фиджи≫, — ответила Ирэн. — Я полюбила ≪Фиджи≫ в Париже, тогда мы впервые полетели за границу и муж прямо в дьюти купил мне эти духи. С тех пор они для меня ассоциируются с чем-то таким… Ну, подскажите мне словечко! — С поцелуями? С новыми горизонтами? С городом любви? — затараторили мы с Танкеткой. Как две дурочки, ей-богу… — Да, да, все это… И еще — пик женственности. Наверное, так… — Но знаешь, Ирка, все равно шуба это плохо, — неожиданно для самой себя сказала я. — Животных убивают… сейчас же не каменный век. Вот можно и в пуховике ходить, только так! Еще даже теплее… — Ох, Котянь, — Ира махнула на меня рукой. — Ну что ты такое говоришь, ты просто еще маленькая и глупая. И всегда такой останешься. Мех — это тоже очень женственно, элегантно. И когда мужчина любит, он тебя укутает в самый теплый мех, чтобы только носик торчал. И не спорь со мной! Подрастешь — поймешь. Они всегда так меня ставили на место, и красавица Ирэн, и крупная нелепая Танкетка. Потому что я ниже их на целую голову… — А дети, дети у вас с Моновым планируются? — перебила Танька. — Знаете, — Ирэн неожиданно стала серьезной. — Мы решили жить друг для друга… Не хотим никого больше впускать в наше счастье. — Это ты решила или Монов? — спросила я. Ира не ответила. Потом мы не виделись еще несколько лет. Странно, как можно жить в одном городе и не встречаться так подолгу… Но в Фейсбуке лайкали фотографии друг друга. Танкеткин сын с первой золотой медалью на пьедестале почета; моя корзина с белыми грибами, а вот — вышла моя первая книжка; Ирэн на белом песке — безупречная фигура, широкополая шляпа и огромные темные очки. Ну, кинозвезда. А вот и Монов — волос явно поубавилось, но улыбается прямо в камеру безупречным рядом белоснежных зубов.Черная щетина пострижена с той галантной аккуратностью, которая выдает в нем метросексуала. Вот еще одно модное словечко современности… Подпись: ≪Любимый муж только вышел из моря≫. —Видишь, Танкетка, а ты говорила —любовь закончится, — пишу я своей подруге. — Еще не вечер, — приходит быстрый ответ. — Злая ты, — отвечаю я. Но, чтобы она не обиделась, ставлю подмигивающий смайлик. Дескать, шутка юмора. Необходимый атрибут женской змеиной дружбы. Свой тридцать пятый день рождения Ирэн отмечала в новом загородном доме. Мы с Танькой приехали со своими детьми. И были поражены роскошью. Ну, практически дворец… Белые колонны, розы везде — в саду, на террасе, в высоких вазах в гостиной… Монов в прекрасно сидящем голубом пиджаке. Вышел нам навстречу, радостный и свежий. Как будто только и мечтал все пятнадцать лет увидеть нас. Расцеловал в щеки, посетовал, что давно не виделись. Хотелось поверить, что в этом прекрасном доме нам действительно так искренне рады. Ирэн — еще более стильная, чем была. Хотя казалось бы — куда еще более… С ниткой жемчуга в темных волосах, на высоких каблуках, в белом облегающем платье. Сверху белая же накидка. Потрясающая Ирэн. Она была так хороша собой, что даже зависти не вызывала. Как когда-то, много лет назад, выпорхнувшая за короной юная красавица. Ближе к вечеру, разморенные от вина, солнца и благости, мы сидели в шезлонгах на берегу теплого озера. Дада, у этих новых русских богачей был свой кусок пляжа и личный выход к озеру. Наши дети плескались в теплой воде, и, конечно, будущий великий пловец Вьюнов поражал моих дочек стилем ≪дельфин≫. Дети хохотали и брызгались. Вот оно какое, счастье. Даже закрыв глаза, я видела сквозь веки солнечный свет. Теперь я понимала, о чем тогда говорит Ирэн… —У него другая баба, —неожиданно сказала она. Солнечный свет погас, мне так показалось. Я открыла глаза. Ирэн смотрела прямо перед собой —холодно и зло. —Другая баба у него, слышишь? —повторила Ирэн. —Беременная. Он ей квартиру купил на Верхней Масловке. Я все знаю. Устроил здесь показательные выступления… Розы и прочее… Сволочь. Танкетка вскочила. Шезлонг опрокинулся, и ветер понес по берегу ее газовый сиреневый шарф. —Ир, ну ты что, все образуется, —мы обнимали Ирку. А она дрожала мелкой дрожью и рассказывала нам, захлебываясь слезами и словами, о том, что все неправда. Что Монов давно уже ее не любит, что он напивается и даже бьет ее, обвиняя в том, что она пустая, не может родить… А тогда, давно, у них могли быть дети. Три раза. Но он не хотел… И что все это постановка, эта красивая удивительная жизнь, и белые колонны, и розы, и ослепительный песок. А есть только одно. Леша ее не любит. Он хочет развестись с Ирэн и жениться на ≪той бабе≫. —Какой Леша? —глупо спросила я. Танкетка посмотрела на меня, как на идиотку. Надо же, оказывается, Монова зовут Лешей. А я и забыла. — Девчонки, нам надо обязательно встретиться и поговорить, все-все обсудить, — сказала Танька. — Обязательно что-нибудь придумаем… — Вы сестрички мои, — обняла нас Ирэн. — Родные… Больше чем родные. Что бы я без вас делала. Но встретиться нам больше не довелось. Через неделю Ирэн Алоэ, королева красоты школы № 26, погибла в автомобильной аварии. Влетела прямо в бетонный столб на огромной скорости. Хоронили в закрытом гробу. Монов рыдал в голос, но мой пристрастный женский взгляд отметил, как безупречно сидит на нем элегантный черный — явно новый — пиджак… Несчастный случай, что поделать. Жизнь сама подсказала выход из положения. Уже глубокой осенью — падали первые снежинки, похожие на звездочки, — боль утраты начала стихать. Я пила утренний кофе, думала о том, что впереди бесконечная тоскливая зима, что нет объяснения парадоксу: жизнь проходит быстро, а время до обеда — нескончаемо медленно… И надо детям нос намазать оксолинкой, чтобы не заболели… В дверь позвонили. Курьер принес мне пакет — я расписалась в получении, и тут же раздался телефонный звонок. Монов. — Я разбирал Иркины вещи, нашел для тебя пакет — она, наверное, забыла тогда тебе отдать… Нет, нет, тебе точно, подписано. Да, поздравь меня — у меня сын родился! Сын — это такое счастье! — мне показалось, что Монов плачет. На пакете надпись: ≪Котяне≫. Иркин заостренный почерк, да и Котяней меня звала только она, да еще иногда Танкетка. В пакете оказалась норковая шуба. Светло-бежевая, невесомая. Я задохнулась от догадки… Шуба так и висит у меня в шкафу. Я надевала ее всего пару раз —она мне слегка длинновата, а в груди, наоборот, узко. В шубе не побежишь за автобусом, не наденешь с кроссовками. Но иногда я достаю ее из шкафа, зарываюсь лицом в драгоценный мех. Мне кажется, он до сих пор пахнет горьковатым запахом ≪Фиджи≫ —полузабытых духов, которые уже давно сняли с производства. И мне кажется, что я вижу солнечный свет даже серой беспросветной осенью.