Участник ликвидации пожара на Чернобыльской АЭС о том, как удалось избежать второго взрыва
26 апреля 1986 года на энергоблоке №4 Чернобыльской АЭС прогремел взрыв. Эта катастрофа считается крупнейшей в истории атомной энергетики. Однако мало кто знает, что 23 мая, спустя месяц после первого, там мог произойти ещё один, даже более мощный взрыв. В тот день на станции возник пожар. Чтобы остановить возгорание и спасти от взрыва третий энергоблок ушло более 12 часов. Участник этих событий Александр Гудков рассказал RT, как удалось избежать повторения катастрофы, и почему долгие годы об этом было почти неизвестно.
— Как вы попали в Чернобыль?
— В то время я работал режимным инспектором главного управления пожарной охраны МВД СССР, занимался как раз вопросами пожарной безопасности в ядерной энергетике. В мае меня вызвали в Чернобыль, потому что было очень много вопросов по моему профилю.
— Ваши первые впечатления после прибытия на место катастрофы?
— До Киева я ехал в поезде, мне показалось, что я там был вообще один. Помню, вышел на перрон и не увидел больше людей. Затем я машиной добирался до станции. Была очень хорошая погода, майские дни на Украине, солнышко светит. И тут же вывешивалась бумага — какой уровень радиации на этот час. Куда бы ты ни шёл, всё время натыкался на сообщения: здесь столько-то рентген, здесь столько-то.
Идёшь по гаражу, где стоят машины пожарной части, там же играет котёнок, идёшь обратно, а он уже мёртвый лежит. Брали только воду в бутылках, чтобы пить, чистить зубы. Если бутылка открыта, её уже не трогали.
Вроде всё хорошо, солнышко светит, птички поют, а параллельно такие реперные точки. Всё время ты на взводе, собран, расслабиться нельзя. Понимаешь, что в любую секунду может что-то произойти. Всё время надо было следить за лесом. Ведь любой пожар в Рыжем лесу связан с серьёзным подъёмом уровня радиации.
— Поясните, что такое Рыжий лес?
— После аварии на определённом расстоянии вокруг станции все деревья стали розово-оранжевого цвета из-за радиации. Вот сейчас там снова горит Рыжий лес, и там очень серьёзное повышение уровня радиации, а ведь прошло больше тридцати лет, представьте, что было тогда.
— Как защищались тогда от радиации?
— Средств защиты толком не было, их тогда в принципе не существовало. Это потом уже появились специальные защитные ткани, по сравнению с тем, что было у нас, это, конечно, небо и земля. А мы просто тушили в брезенте. Нам королева Англии Елизавета II прислала 12 защитных костюмов, об этом раструбили на весь мир. Мы потом сравнили, человек в такой защите получал 1,6 рентген, а в брезенте — 1,8. Особой разницы нет, просто костюмы чуть покрасивее. Так что тушили просто в брезенте, кедах, потому что других вариантов в принципе не было.
Кроме того все дозиметры были рассчитаны на «мирное время», а когда идёт излучение по 200 рентген, по ним уже ничего не поймёшь. А ведь при нормальном режиме работы, если оператор набирал 5 рентген за год, это уже считалось ЧП. Все приборы были рассчитаны на небольшие дозы.
— В мае был ещё один большой пожар, который, по словам экспертов, мог привести к гораздо более серьёзной катастрофе, однако о нём до сих пор мало известно. Что тогда произошло?
— В ночь с 22 на 23 мая я всё проверил, как организовано дежурство. Потом к нам зашёл попрощаться начальник сводного отряда Владимир Чухарев, с которым я учился в ленинградском пожарно-техническом училище. Он уже набрал свою дозу в 20 рентген и должен был уезжать. Володя тогда ещё начал говорить, что ему неудобно, получается, будто он нас бросает. И в этот момент раздался звонок, что начался пожар на четвёртом блоке. Все выехали по тревоге.
Мы разделились: Максимчук пошёл со стороны машинного зала в разведку, а мне поставил задачу пройти со вторым звеном с другой стороны, через транспортный коридор. Через какое-то время мы встретились, нашли очаг возгорания и стали думать, что делать дальше.
Мы уже тогда хорошо представляли, насколько там опасно — 26 апреля, когда тушили пожар, 6 ребят скончались. Поэтому Владимир Михайлович принял решение вывести всех.
Это противоречило всем уставам — силы на пожаре можно только наращивать, то есть дополнительных людей можно направлять к очагу пожара, а выводить нельзя. Потом был скандал в штабе, руководители возмущались, но он тогда взял на себя ответственность и всех отвел на достаточно большое расстояние, около двух километров. Благодаря этому мудрому решению удалось сберечь людей, никто на пожаре не умер, как это было 26 апреля.
Рядом с административно-бытовым корпусом мы организовали штаб и приняли решение тушить пожар группами по пять человек с локальными задачами и допустимым временем пребывания 10 минут. Доставляли людей в бронетранспортёре, чтобы снизить облучение.
Я пошёл в первой пятёрке. Мы дошли до очага возгорания, там кабельные короба так накалились, что светились. Располагались короба высоко,мы раздобыли лестницу, как-то туда залезли, разбили один короб. Я старался выбрать в первую пятёрку самых опытных людей, и водителя пожарной машины мы взяли очень опытного. Времени было мало, мы подсоединили рукав и побежали, водитель должен был подать воду. Я слышу машина ревёт, а воды нет, пришлось бежать вниз. Водитель был, повторю, очень опытный человек, но настолько разволновался, что забыл открыть клапан, не пустил воду.
Как вернулись, я тут же получил втык от Максимчука, за то, что мы там находились вдвое больше положенного времени. Но бросать тогда было просто нельзя. Начали мы тушить в два с небольшим часа ночи, а закончили в 14:30. Где-то в пять утра наши украинские коллеги выслали нам в помощь целую бригаду, человек 120. Заходить всем пятёркам приходилось по несколько раз.
— Правда ли, что последствия от этого пожара могли быть гораздо серьёзнее, чем от первой аварии?
— Там были сдвоены третий и четвёртый блок. Четвёртый блок в руинах, а в нескольких десятках метров третий блок, который остановлен по аварийной защите, но полностью загружен топливом. И вот между ними пожар, начинает гореть кабель, огонь через общие системы идёт в третий блок. Я не специалист, поэтому не берусь оценивать последствия с точки зрения радиационного заражения, но как пожарный скажу, что пожар мог быть очень серьёзный. Если бы мы не потушили, то горело бы всё, а учитывая, что в центре там полностью загруженный реактор, — считайте сами, что бы там было.
— Когда вы тушили, вы осознавали эти последствия, чувствовали из-за этого ответственность?
— Не буду врать, что мы думали о том, что спасаем мир от катастрофы и рвали на себе рубашки. Нет, мы просто делали свою работу. Я понимал, что опасность существует, но был уверен, что мы всё потушим, другого выхода не было. Такие слова, как Родина, присяга были для нас не пустым звуком. О последствиях лично для себя я подумал только, когда уже возгорание ликвидировали, и надо было проходить санпропускник.
Я могу сказать, что тогда я просто восхищался нашими людьми. Это самые большие наши богатство и гордость. Все знали, что там люди умерли, но никто не отказался идти, не испугался, все пошли. Я с громадным уважением отношусь к Максимчуку, потому что он всегда сам показывал, как делать. И тогда не будет вопросов. Поэтому мы все так делали, и я сам пошёл первым, чтобы, когда я буду пятерки формировать и посылать, никто бы не бросил — а ты сам-то там ходил, что же ты нас гонишь?
— Почему об этом пожаре так мало информации?
— Когда нас распределили по госпиталям, пришла команда ничего об этом пожаре не рассказывать. Я спросил, почему. Мне объяснили, что пошли с награждениями на самый верх, и тут Горбачев сказал: «Вы что, охренели? Месяц назад мы весь мир напугали, и теперь хотите, чтобы я снова сказал, что у нас опять там же пожар?» За достоверность слов не ручаюсь, но смысл точно был такой. Просто ничего не было, мы об этом не вспоминали. Даже когда в госпитале лежал, у меня был диагноз не лучевая болезнь, а вегето-сосудистая дистония, и у всех наших ребят так. Об этом пожаре не вспоминали до недавнего времени. Пока ваши коллеги не сделали боле-менее правдивый документальный фильм, только там было серьёзное упоминание.
— Недавно сериал «Чернобыль» снова поднял волну интереса к этой катастрофе. Смотрели ли вы его, насколько правдиво там всё показано?
— Мне мои дети позвонили, говорят, американцы замечательный фильм сняли, посмотри, хочется твоё мнение узнать. Я отвечаю: «Ребята, даже смотреть не буду. Там, наверное, показаны генералы-мерзавцы, которые гонят людей, как скот на убой? Так вот меня никто туда не гнал, я сам поехал, потому что я присягу давал».
Потом всё же посмотрел одну серию, дальше не стал. Просто чернуха. Видно, что люди даже не представляют, что там было. Даже в мелочах видно. Совещания показывают в чернушном свете, с мебелью убогой. А на самом деле атомная станция — преуспевающее предприятие, там цветы, ковры. Да была авария, но не на всех же блоках.
Вот когда у нас такое было: пожар, катастрофа, а все собрались на мосту и водку пьют? Никогда у нас такого не было. Праздник если — да, пьют, а если видим, что беда, все пойдем туда, будем как-то её ликвидировать, а не пить и на зарево смотреть. Я видел, как это было на самом деле, там все сплотились, были, как единая семья.
Сейчас Данила Козловский заканчивает съёмки фильма, посвящённого работе пожарных и подвигу ребят, которые 26 апреля работали, он меня просил помочь. Когда встречались, он меня спросил: «Чего бы вы мне никогда не простили в фильме?» Я ответил: «Много всего на вскидку могу сказать, но дьявол в деталях. Я бы никогда не простил, если показывают наших пожарных в Чернобыле в американских боёвках и немецких касках и противогазах. Может это мне только так видно и тысяче специалистов, но надо хотя бы форму правдивую сделать, тогда и содержание придёт».