Государственная Дума идёт на войну
8 марта, по заданию Временного правительства, в Царское Село к императрице прибыл Корнилов, который зачел ей постановление об аресте. Был установлен контроль над входом и выходом людей из дворца, телеграфными и телефонными проводами, караулами. Фрейлина императрицы София Буксгевден пишет: «Мысль о том, что им придется покинуть свою страну, приводила императора в такое же отчаяние, как и императрицу. Она ни на секунду не допускала такой возможности, решительно отвергнув предложение о переезде в Англию, высказанное 21 марта (8 марта по ст. ст.) генералом Корниловым. Император и императрица так и не смогли узнать, есть ли у них еще сторонники в России и за рубежом. Императрица по-прежнему верила в то, что население страны в целом предано своему государю. Она не могла поверить, что переворот был кардинальным, и все еще надеялась на внезапное чудо в лице народа, требующего вернуть императора. Лишь постепенно, по мере того как унижения, которым они подверглись в заключении, становились всё сильнее, императрица начала сознавать опасность и безнадежность их положения». В Могилев же из Петербурга 8 марта отправились специально назначенные комиссары Госдумы, которые предъявили генералу Алексееву предписание на арест бывшего царя. А.И.Деникин в «Очерках русской смуты» писал: «8 марта, простившись со Ставкой, государь уехал из Могилева, при гробовом молчании собравшегося на вокзале народа; в последний раз его провожали полные горючих слез глаза матери». В тот же день генерал Деникин написал в письме близким: «Перевернулась страница истории. Первое впечатление ошеломляющее, благодаря своей полной неожиданности и грандиозности. Но в общем войска отнеслись ко всем событиям совершенно спокойно. Высказываются осторожно, но в настроении массы можно уловить совершенно определенные течения: 1) Возврат к прежнему немыслим. 2) Страна получит государственное устройство, достойное великого народа: вероятно, конституционную ограниченную монархию. 3) Конец немецкому засилью и победное продолжение войны». В «Известиях» вышло совместное обращение Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов и военного министра Гучкова. Офицеры призывались к тому, чтобы уважать личности солдат во всех служебных и не служебных отношениях. Солдатам же предлагалось строго выполнять свои воинские обязанности. При этом подчеркивалось, что все сказанное действует только по отношению к солдатам Петроградского военного округа. Для фронта новые нормы взаимодействия солдат и офицеров, с согласия Совета, в ближайшее время должен был выработать Гучков. Временное правительство постановило уволить сенаторов, не имеющих высшего образования. Также было решено отправить членов Госдумы в качестве комиссаров в разные концы России, в том числе на фронт, с целью агитации за новую власть и за продолжение войны. На торжественном заседании центральных торгово-промышленных организаций Гучков заявил: «Мы должны внедрить в общественное сознание убеждение, что наша позиция прочна и что никто, никакие заговорщика мира не смогут нас сбить с нее… Мы можем, не оглядываясь направо и налево, начать опять ту нормальную работу во всех областях нашей народной жизни, без которой этот переворот не имеет смысла». Там же выступил Коновалов, с упоминанием своей позиции по идущей войне: «Я счастлив сознанием, что при всех титанических сдвигах повелительным императивом является лозунг «Всё для победы!» В этот же день было отправлено заявление обер-прокурору Синода Львову шести синодальных архиепископов: «Временное правительство в лице своего Обер-Прокурора В.Н. Львова 4 марта в торжественном открытом заседании Св[ятейшего] Синода объявило нам о предоставлении Св[ятой] Православной Российской Церкви полной свободы в Ее управлении, сохраняя за собой лишь право останавливать решения Св[ятейшего] Синода, в чем-либо несогласные с законом и нежелательные с политической точки зрения. Св[ятейший] Синод во всем пошел навстречу этим обещаниям, издал успокоительное послание к православному народу и совершил другие акты, необходимые, по мнению Правительства, для успокоения умов. 7-го же марта Господин Обер-Прокурор нам объяснил, что Временное Правительство считает себя облеченным всеми прерогативами прежней царской власти в церковных делах, он же, Обер-Прокурор и представитель этой власти и участник в ней, и уже, помимо Синода, получил от нее поручение выработать проект церковных преобразований. Таким образом, Св[ятейшем] Синоде обер-прокурор не только остается фактическим хозяином и начальником, как при прежнем режиме, но как член Исполнительного Комитета [Государственной думы], оказывается на неопределенное время до созыва [Поместного] Собора и безапелляционным вершителем церковных дел». 8 марта Александр Бенуа совершает поездку в Петергоф — проверить упорные слухи о том, что Большой дворец то ли хотят занять, то ли уже занят под казармы: «Сегодня наконец состоялась наша поездка в Петергоф. Дивный яркий день без ветра. Выбрался из дому за полтора часа, ибо и на сей раз пришлось шагать через весь город пешком. Извозчики совершенно исчезли, трамваи еще не ходят. При входе в Балтийский вокзал грозные пулеметы. На вокзале, битком набитом солдатами, с трудом отыскал Макарова. Ехали (в вагоне I класса, но без билетов) и туда, и обратно стоя, так [как] все сидячие места заняты солдатами или их поклажей. Дышать почти нечем. Однако поезд (в 10 ч.) отошел без запоздания. В Петергофе все как будто обстоит вполне благополучно, хотя насмерть перепуганный генерал Лермонтов, произведший на нас впечатление порядочной развалины, ничего со своей стороны не предпринял для ограждения дворцов. Лишь одна шальная пуля от проходивших мимо Большого дворца ораниенбаумцев пробила где-то окно. Однако настоящих сведений о далеко лежащих дворцах и павильонах… он вообще сообщить не мог. Мы и проехали к «папашиным» Придворным конюшням — со специальной целью урезонить автомобильную и циклистскую (от фр. cycliste — велосипедный) роты, имеющие намерение завладеть Большим дворцом. Как раз попали на приготовления к затеянному «дозору» по дворцам с целью поисков оружия. Все оказались вполне сознающими важность сохранения такого сокровища, каким является в целом Петергоф, и сразу наметилась организация самой охраны («власти» с радостью согласились поместить на всех дворцовых зданиях наши «охранительные грамоты» — о переходе дворцов в народную собственность). Вернувшись в дворцовое правление, мы добились телефонной связи с Ораниенбаумом, с каким-то тамошним военным лазаретом. Слухи, ходившие о том, что дворец сожжен, оказались совершенной выдумкой; они могли быть вызваны тем, что там был действительно грандиозный обыск — более похожий на погром. Искали какой-то туннель, «немецкое» золото, оружие, самих «немцев» и даже Государя. В Китайском дворце — также все благополучно. На обратном пути в вагоне Макаров не на шутку принялся за свою агитацию за войну. Он вмешивался в разговоры солдат между собой, сам провоцировал их и всячески старался «вселить ненависть к врагу» и пробудить активную волю к борьбе. Все это в самых трафаретных выражениях, взятых из «Нового времени» или из каких-либо солдатских учебников. При этом явственно сказывалось, что он всячески самого себя взвинчивает, и от этого мне просто становилось тошно. Разумеется, случайные собеседники либо благоразумно отмалчивались, либо с усердием соглашались, а то и старались перещеголять агитатора. Кто разберет задние мысли всех этих с виду простоватых и добродушных людей? Судя, во всяком случае, по тому апломбу, с которым солдаты продолжали, развалясь, сидеть перед хорохорившимся (но не нашедшем себе места) барином, видно было, что они себя отныне чувствуют хозяевами положения и что это для них главное. Впрочем, доминирующим ощущением для меня остается, что сколько бы ни старался барин, а войне теперь крышка! Вот только поймет ли это вовремя барин, а поняв, уймется? Зинаида Гиппиус 8 марта тоже узнала, что Ораниенбаумский дворец не сгорел и что жертв революции не будут хоронить на Дворцовой площади, как изначально планировалось, но настроение ее поднялось не сильно: «Сегодня как будто легче. С фронта известия разноречивые, но есть и благоприятные. Советские «Известия» не дурного тона. Ораниенбаумский дворец как будто и не горел, как будто это лишь паника… Бывают моменты дела, когда нельзя смотреть только на количество опасностей (и пристально заниматься их обсуждением). А я, на этом берегу, — ни о чем, кроме «опасности революции», не слышу. Неужели я их отрицаю? Но верно ли это, что все (здесь) только ими и заняты? Я невольно уступаю, я говорю и о «митинге», и о Тришке-Ленине (о Ленине — это специальность Дмитрия: именно от Ленина он ждет самого худого), о проклятых «социалистах»… о фронте и войне (Д. В.), и о каких-то планомерных «четырех опасностях»… Я говорю, — но опасностей столько, что если говорить серьезно обо всех, то уже ни минуты времени ни у кого не останется. Но зачем эти рассуждения? Они здесь не нужны. Царь арестован. О Нилове и Воейкове умалчивается. Похорон на Дворцовой площади, кажется, не будет. Но где-нибудь да будут. От чего — от чего, а от похорон никогда русский человек не откажется». Справка ИА REGNUM: Александр Коновалов — крупный предприниматель, депутат Госдумы, один из создателей партии прогрессистов. Министр торговли и промышленности Временного правительства. Государственную думу IV созыва в подавляющей части составляли представители партий, выступавших за продолжение войны и даже бывших в той или иной степени лояльных предыдущей власти. Октябристы, националисты, правые, кадеты и прогрессисты в сумме имели 358 мест, центристы — 32, а на социал-демократов, трудовиков, беспартийных и иные группы приходилось в сумме всего лишь 50 мест. Временное правительство также составили в основном представители партии кадетов, выступавшей за войну до победного конца и проводившей активную военную агитацию.
