Человек, который мог бы разбить Наполеона Бонапарта в любом сражении

— Я понял, этого быть не должно. — Чего, Адриан, не должно быть? — Доброго и благородного, — отвечал он, — того, что зовется человеческим, хотя оно добро и благородно. Того, за что боролись люди, во имя чего штурмовали Бастилии и о чем, ликуя, возвещали лучшие умы, этого не должно быть. Оно будет отнято. Я его отниму. — Я не совсем тебя понимаю, дорогой. Что ты хочешь отнять? — Девятую симфонию, — отвечал он. И к этому, сколько я ни ждал, уже ничего не прибавил… Томас Манн. «Доктор Фаустус» Уже несколько веков с Бетховеном ведётся война. В «Покаянии» Тенгиза Абуладзе тиран, олицетворяющий советскую власть, под Девятую симфонию вздымал на дыбу главного героя. «Сталкер» Андрея Тарковского заканчивается сценой полнейшего отчаяния, порождающей музыку Бетховена. Американский режиссер Стэнли Кубрик, снимавший фильмы о трансформациях западного общества, несовместимых с гуманизмом, также вносит свою лепту. В «Заводном апельсине» он показывает, как Девятую симфонию пытаются убить сценами насилия, унижения, ужасами войны. Немецкий писатель Томас Манн посвятил многие годы изучению истоков нацизма. В «Докторе Фаустусе» (из которого и взята вышеприведённая цитата) он утверждает, что нацизм зарождался как война с музыкой Бетховена. Началось же это всё еще при жизни композитора, вместе с реакцией монархических сил на Великую французскую революцию. Сумрачный немецкий гений Иоганн Гёте так описывал свою встречу с композитором: «Бетховен, к несчастью, существо совершенно необузданное; разумеется, он прав, говоря, что мир омерзителен, но так ведь не сделаешь мир более приятным ни для себя, ни для других. Однако его надо извинить и пожалеть: он глухой». Воспоминания друзей поэта добавляют черту к этому портрету: Гёте боялся Бетховена, ведь музыка композитора нарушала столь ценимый поэтом покой и душевное равновесие, приводила в смятение. Высказывание Гёте наиболее точно описывает причину, по которой Бетховен стал врагом №1 для стольких поколений. В беспросветной тьме жизни, посреди разрухи, насилия, реакции; среди страданий — физических и духовных; в годы тектонических исторических сдвигов и в века обмельчания и омещанивания… Людвиг ван Бетховен встает во весь рост, отводит рукой тучи и открывает людям солнечные лучи. Со дна бездны он провозглашает свободу и радость. Он оказывается костью в горле любого, кто хочет принизить человека, предаться отчаянию, сдаться под натиском жизненных напастей, оправдать свои пороки злым устройством мира. Пока Девятая симфония жива, слово «человек» звучит гордо. Бетховен доказал это своей жизнью, и готов снова доказывать это каждый раз, когда играет Девятая симфония и «Ода к радости». «Пусть страдалец утешится, видя такого же страдальца, как и он сам, который, вопреки всем преградам, воздвигнутым самой природой, сделал всё, что было в его силах, дабы стать человеком, достойным этого имени» Ночь длиною в жизнь Гёте, как и многие его современники, ужасался бьющей через край жизненной силой Бетховена. Сейчас ее часто сводят к тому, что-де композитор писал музыку, преодолевая глухоту. Обсуждают, полная его глухота была или не полная, какие хитроумные приспособления музыкант использовал, чтобы слышать звуки. Люди забывают: вынести тяжесть и несовершенство собственной жизни — долг любого мужественного человека. Удел гения — трагедия и тоска всего человечества. Да, личные бедствия Бетховена не сводились к прогрессирующей глухоте. Ему самому и окружающим казалось даже, что жизнь специально испытывает гения: с самого детства он был болезненным, его то и дело пытались одолеть боли в легких и животе, слабость, ухудшение зрения. Друг Бетховена напишет по поводу его смерти: «Славу Богу! Возблагодарим его, что он положил конец этому длительному и ужасному мученичеству». Композитор происходил из бедствующей семьи, ютившейся в маленькой комнатушке на антресоли простенького домика. Отец его, неудачливый певец и пьяница, пытался извлечь максимум прибыли из таланта сына, заставляя его играть до изнеможения. В результате Бетховена чуть ли не силой заставляли учиться музыке — трудно понять, как этот опыт не отбил у будущего гения желание прикасаться к музыкальным инструментам. Заботы о хлебе и крыше над головой преследовали композитора до самой смерти — даже его смертное ложе кишело клопами. Бетховен всегда жил либо в нищете, либо на грани неё. Временами он не мог заниматься музыкой просто из-за необходимости решать бытовые вопросы. Управлять семьей, склочной и неблагополучной до самого конца, ему пришлось с семнадцати лет. Однако при первых же значимых успехах на музыкальном поприще Бетховен пишет своему другу: «Представь, один из моих друзей находится в нужде; если кошелек мой пуст, и я не в силах помочь тотчас же, ну что ж, мне стоит только сесть за стол и взяться за работу, и довольно скоро я помогу ему выбраться из беды… Понимаешь, до чего это замечательно». И добавляет чуть позже: «Пусть мое искусство служит ко благу бедняков». Не было счастья ему даже в любви. Бетховен всегда, даже в самые темные минуты, стремился к радости, к жизни, к искренней и светлой любви — но как на зло ворота каждый раз закрывались перед самым его носом. Композитор всегда был охвачен любовной страстью, очарованностью какой-то дамой. Вместе с тем современники отмечают, что в натуре Бетховена было нечто пуританское. Даже разговоры о любовных вольностях внушали ему ужас. Отношение его к женщине было исполнено святости и девственной чистоты, от которых он не отступил ни разу. Эту чистоту Бетховена стали использовать далеко не лучшие представительницы женской половины человечества. Многие его романы кончались тем, что девушка, «поиграв» с восходящей музыкальной звездой, внезапно оказывалась замужем за каким-то очередным богатеем. Даже взаимные и искренние отношения с Терезой Брунсвик окончились неудачей. Через несколько лет после тайной помолвки влюбленные были вынуждены расстаться. Причина этого и по сей день остается неизвестной. Однако оба сохранили любовь друг к другу до самой смерти, даже несмотря на то, что Тереза сильно пережила Бетховена и умерла только спустя 50 лет после разлуки. В момент отчаяния композитор напишет: «Даже то высокое мужество, что поддерживало меня, иссякло. О провидение, дай мне увидеть хотя бы единый раз, на один день, один-единственный день, истинную радость! Мне уже так давно неведомы глубокие звуки истинной радости. Когда же, о господи, когда будет мне дано обрести ее вновь… Неужели никогда? Нет, это было бы слишком жестоко!» Или: «Покорность, глубочайшая покорность судьбе: ты уже не можешь жить для себя, ты должен жить только для других, нет больше счастья для тебя нигде, кроме как в искусстве твоем. О господи, помоги мне одолеть самого себя». Некоторые воспоминания современников рисуют его человеком с доброй улыбкой. Обычная «неизлечимая скорбь», написанная на его лице, во время разговора сменялось приветливым и располагающим выражением. Видя «его кроткие глаза, затаившие невыносимую муку» близкие люди с трудом сдерживали слёзы. Даже в самые мрачные периоды Бетховен теплит надежду достичь счастья… Нет, скорее вырвать его у рока, у судьбы. «Я хочу доказать, что тот, кто поступает достойно и благородно, тем самым обретает в себе силу переносить несчастья», — пишет он. Кажется парадоксальным, но большинство современников запомнило его статным, сильным, вызывающим потрясение, сходное с ударом молнии. Потеряв любовь, Бетховен воспел силу — не тираническую силу завоевателя и мучителя, а человеческое мужество: «Сила — вот мораль людей, которые отличаются от людской посредственности». Именно эта сила, пробившаяся сквозь завесу отчаяния, влекла к нему одних и отталкивала других. Музыкант в стране лилипутов «Мои физические силы растут и прибывают больше чем когда-либо вместе с силой духовной… Да, юность моя только еще начинается, я чувствую это. Каждый день приближает меня к цели, я вижу ее, хотя и не могу определить… О! если бы я освободился от моего недуга, я бы обнял весь мир!.. Не надо мне отдыха! И я не знаю иного отдыха, кроме сна; как печально, что я вынужден отдавать ему больше времени, чем прежде. Если бы мне хоть наполовину избавиться от моего недуга, тогда… Нет, я бы не перенес этого. Судьбу должно хватать за горло. Ей не удастся согнуть меня. О! как было бы прекрасно прожить тысячу жизней!» Жизнь Бетховена попала на времена Великой французской революции. В те времена миллионы людей остро нуждались в новом слове, которое объявило бы торжество свободы, идеального мира, мечты. Ответ эти чаяния нашли в музыке Бетховена. На концерты его ходили, как в храм, работы его воспринимались как откровения. Превознося гений композитора, его современники говорят не о «науке», не об «искусстве», а о вере. Бетховен стал не только «артистическим» авторитетом, но и авторитетом нравственным. Композитор был охвачен революционными идеями. И даже разочарование в Наполеоне, возглавившем контрреволюцию, восстановившем монархию и начавшем завоевательные походы, угрожавшие родине Бетховена, не смогли пошатнуть республиканский идеал композитора. Во многом это было связано с тем, что музыкант, несмотря на отсутствие должного образования, глубоко знал великую мировую литературу — Оссиана и Гомера, Гёте и Шекспира. Плутарх, питавший умы французских революционеров, был для Бетховена такой же повседневной пищей. Статуэтка Брута — борца за Республику — стояла в его комнате. Он мечтал о государстве Платона. Образцами для подражания Бетховен называл Сократа и Иисуса. А любимым его образом был Прометей — Титан, восставший против мирового порядка и страдающий за людей. Но не только творчеством Бетховен пленял современников. Несмотря на недуги, он весь источал достоинство и силу. В обществе он был полным огня, оживленным, веселым, остроумным. Бетховен был тонким собеседником, терпеливым и обходительным. Долгое время он скрывал свою глухоту. Однако даже после того, как о ней стало известно, многие знавшие его люди утверждали, что композитор вполне здоров, за исключением слабого зрения. Вполне правдоподобными казались сетования Бетховена по поводу нелюбимого им Бонапарта: «Как жаль, что я не знаю военного дела так, как знаю музыку! Я бы его разбил!» Талант и влиятельность его личности позволяли Бетховену делать многое, немыслимое даже для самых обласканных обществом и властью окружающих. Он свободно высказывал свою политическую позицию, жестко критиковал власть, аристократию, полицию, суды, — даже в общественных местах. Показателен случай, приключившийся в курортном городе Теплице. Гёте и Бетховен, гуляя по улицам, увидели идущую им навстречу императорскую фамилию. Гёте, ещё издали увидав властных особ, сошел на край дороги и приготовился кланяться. Композитор, пораженный поведением своего друга, пытался увещевать его, но не смог сдвинуть его ни на шаг. Тогда Бетховен надвинул шляпу на брови, заложил руки за спину и, как таран, двинулся прямо сквозь императорскую процессию. Придворные при виде его, вытянулись по струнке. Герцог снял перед ним шляпу, а императрица поклонилась ему первая. Гёте же так и остался стоять на краю дороги, сняв шляпу и низко склонясь. Тем не менее, источником его достоинства было не осознание собственной важности при дворе, положения среди власть имущих. «Я не знаю иных признаков превосходства, кроме доброты», — утверждает Бетховен. И еще: «Я всегда счастлив, когда мне удается преодолеть какую-либо трудность». Настрой композитора проявился лучше всего в его музыке. Например, в написанных на одном из пиков «силы» Седьмой и Восьмой симфонии. Бетховен говорил, что в них он предстал «расстегнутым». В симфонии он вложил все владевшие им контрасты: веселье и ярость, взрывы сил, которые пугали и очаровывали гениев вроде Гёте. «Я — Вакх, который выжимает сладостный сок винограда для человечества. Это я дарую людям божественное исступление духа». Бетховен опьянял окружающих своей силой и непокорностью злому року. Если Седьмая симфония — это буйство жизненной мощи, то Восьмая — это, скорее, смешение юмора и трагедии. Она близка главному лозунгу жизни Бетховена: «Радость через страдание». Однако, обе симфонии написаны в 1812 году, в Теплице. Должно пройти еще много времени, композитор должен пережить ещё множество лишений, прежде чем он окончательно оформит свою главную мысль, создаст бессмертный шедевр. Победа над роком К 1820-м годам над композитором вновь сгустились тучи. Он жил в Вене — городе, ненавидимом многими тогдашними художниками за его мещанство, необразованность и глупость. Попытки уехать каждый раз откладывались, поскольку к Бетховену объявлялись его венские «поклонники», слезно просили его остаться, обещали ему новые возможности и материальную поддержку. Однако вскоре они забывали о своих обещаниях — и композитор почти всё время жил в нищете. После трудных семейных неурядиц Бетховен взял под опеку сына умершего младшего брата, который оказался пройдохой и мотом. Несмотря на все усилия композитора, племянник вместо науки и искусств выбрал карты и бильярд, что вызывало постоянные домашние ссоры, плохо сказывающиеся на состоянии и без того ослабленного болезнями Бетховена. Когда же в 1826 году юный мот накопил достаточно долгов, он попытался застрелиться — что стоило ему легкой царапины, но для великого композитора оказалось таким ударом, после которого он не смог оправиться. В какой-то момент, когда из-за бытовых и семейных проблем Бетховен вынужден был отойти от дел, венская и мировая публика решила, что он устал, исписался, сила его иссякла. На сцену вышла новая итальянская музыка и новая звезда — Джоаккино Россини. Но общественность не могла быть более неправой. Бетховен еще с 1792 года, когда он жил в родном городе — Бонне, вынашивал великий замысел. Композитор хотел сложить гимн, который провозгласит на весь мир победу радости над страданием, человека — над злым роком. Все эти годы Бетховен примерял для этой цели то одну музыкальную форму, то другую. Даже Девятая симфония была первоначально лишь одной из таких проб — композитор думал перенести «Оду к Радости» на десятую или одиннадцатую симфонию (Бетховен упоминал, что они уже написаны — но найти их так и не удалось). По названию Девятой симфонии — «Симфония с заключительным хором оды к Радости» — видно: она могла иметь другой, инструментальный финал. В 1824 году Девятая симфония, с «Одой к радости», была впервые исполнена. Говорят, что Бетховен стоял во время исполнения спиной к залу и не слышал его реакции. Заметив это, одна из певиц взяла его за руку и развернула к слушателям… Композитору рукоплескали в пятый раз, тогда как в строго соблюдающей этикет венской публике даже монарху было положено хлопать лишь три раза. Симфония привела зал в неистовство. Многие плакали. Конец овациям удалось положить только с помощью вмешательства полиции. Бетховен был потрясен так, что сразу после концерта упал без чувств и не приходил в сознание до вечера следующего дня. Показательно, что триумф не принес композитору никаких материальных благ. Он так и остался нищим и больным человеком. Однако цель была достигнута: симфония всколыхнула мир и пробудила новую волну гениев. Феликс Мендельсон исполнил ее на фортепиано, когда ему было всего семнадцать. Крупнейший немецкий композитор Рихард Вагнер, тогда еще студент, сам переписал всю симфонию. Считается, что она решила его судьбу. Несмотря на сыпавшиеся как из рога изобилия беды и смертельные болезни, Бетховен был полон сил. Он готовится писать симфонии, увертюры, оратории. Вспоминают, что еще в 1826 году композитор источает радость и веселье. Приехавший к нему поэт Грильпарцер жаловался: «Ах, если бы только у меня была тысячная доля вашей силы и вашей стойкости!». Бетховен мыслит своим долгом применить оставшиеся в нем силы «ради страждущего человечества», «человечества будущего». «Время наше нуждается в умах могучих, дабы хлестать этих жалких потаскушек, именуемых людскими душонками» «Я хотел бы прожить тысячу жизней… Я не создан для спокойной жизни», — повторяет Бетховен раз за разом. Он не верил в смерть. За четыре месяца до ухода из жизни он пишет финал ля квартета, исполненный весельем. Однако жизнь его подходила к концу. В ноябре 1826 года, вернувшись из поездки, в которой он устраивал дела племянника, он тяжело простудился и слег. Племянник должен был вызвать доктора, но забыл об этом. Врача привели плохого и слишком поздно. Три месяца он боролся с болезнью, перенес несколько операций, все это время страдая от нищеты и плохого ухода. Только под самый конец ему стали оказывать помощь друзья из Англии. Говорят, перед смертью он стал чрезвычайно кротким и терпеливым: «Я набираюсь терпения и думаю: всякое несчастье приносит с собой и какое-то благо». Он ожидал «конца комедии жизни». Когда Бетховен умер, разыгралась снежная буря и сильная гроза. Глаза ему закрыла не рука друга или родственника, а рука оказавшегося рядом молодого музыканта. «Самым большим, самым лучшим другом всех, кто страдает и кто борется» называл композитора Ромен Роллан. Своим творчеством и своей жизнью утверждал Бетховен победу жизненной силы человека над тёмной, злой силой рока. Его существование заставляет заходиться в бессильной злобе всех, кто сдался. Всех, кто утратил веру в человека и человечества. Всех, кто желает повергнуть мир в безлюбость и несвободу. Торжествующе писал Бетховен на партитуре девятой симфонии: «Жизнь есть трагедия. Ура!»