Из последних сил небесных

С чьей помощью победили сборную Норвегии в гандбол Специальный корреспондент Ъ АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ на полуфинальном гандбольном матче Россия—Норвегия, сидя рядом с отцом Андреем, президентом Федерации гандбола России Сергеем Шишкаревым и многими другими, пытается осознать, как могли россиянки вытащить этот безумный матч и кому они, о Господи, обязаны этой удивительной победе. Это была страшная сеча, как выразилась одна сидевшая на трибуне та, кто понимала, видимо, не только в гандболе, но и в страшной сече. Я сидел, сразу скажу, между президентом Олимкпийского комитета России Александром Жуковым и отцом Андреем, который был отправлен сюда, в Рио-де-Жанейро Патриаршим благословением, и с нашей сборной он с первого дня Олимпиады. И не пропустил ни одного гандбольного матча женской сборной, кроме первого, на который просто не успел. И сборная, не хочу ничего сказать, ни одного матча до этого дня и не проиграла. С отцом Андреем я провел несколько часов в начале этого дня. Сначала он собирал паству на утренний молебен и обнаружил среди членов российской сборной человека по фамилии Преображенский. Отец Андрей счел, что это такой очень неслучайный знак: 19 августа было Преображение Господне, и такой человек так просто на глаза в такое время не попадается. Потом он убедил, что в молебне должна поучаствовать бухгалтер нашей сборной (но она, я видел, и сама хотела, только казалась застенчива) и еще несколько человек. Отец Андрей подходил к спортсменам и сотрудникам команды с такой ясной, с такой светлой улыбкой, что омрачить ее не было ни желания, ни сил (все-таки конец Олимпиады). И люди шли на молебен через несколько минут уже примерно с такой же улыбкой. Я видел отцов, окормляющих духовно нашу сборную на других Олимпиадах. Нет, это были совсем другие люди. И улыбка не та (чаще всего и не улыбка вовсе, а написанная на лице потребность служить Господу), и приязнь, которую улыбка эта источала, была не та у них, что у отца Андрея. Это нельзя было назвать обыкновенной приветливостью. Не знаю, проходил ли отец Андрей перед поездкой в Рио какой-нибудь квалификационный турнир, но так или иначе, в Рио прислали, без сомнения, лучшего. Вот он, собрав свой народ, ведет его за собой к лифту, чтобы подняться на девятый этаж, в часовню, оборудованную в обычном гостиничном номере, и вдруг встречает нашего боксера Анастасию Белякову, которая накануне в страшном финальном бою, выигрывая, ломает руку и проигрывает. Отец Андрей делает знак пастве, она замирает, а он приникает к уху Беляковой и что-то шепчет с таким жаром, словно сам исповедуется в чем-то самом существенном. У нее рука висит, зафиксированная на груди, ей, по-моему, и сейчас больно, и идет она к докторам, наверное на перевязку. А вот останавливается и слушает его, слушает… А ведь на ринге казалась не такой уж воцерковленной. Отец Андрей делает знак, и мы идем дальше, и поднимаемся на девятый этаж. Здесь, в 805-м номере, все обставлено скромно, но со вкусом. Здесь открывается панорамный вид на горы, словно подталкивающие этот город в океан, и я ищу глазами статую Христа, однако не нахожу, ее отсюда не видно, и может, к лучшему: здесь, в 805-м номере, тоже есть Бог. – Я вас быстро отпущу, – говорит отец Андрей. – Я понимаю, бухгалтер – это серьезно очень… У меня самого ведь бухгалтер… Молебен продолжается минут сорок, и ты по истечении этого срока понимаешь с некоторым недоумением, что тебе его не хватило. Хотя при этом в комнате нет кондиционера, и все это непросто, а сам отец Андрей застегнут наглухо с ног до головы в рясу – и такое впечатление, что с иголочки: я понимаю, что он думает об этом, и что рясу, скорее всего, подшивали по его фигуре, как хороший костюм, если и вовсе не шили на заказ. Когда все уходят, мы остаемся с ним наедине в часовне и переходим в потаенную ее часть, то есть в соседнюю комнату, где две кровати, одна из которых его, а главное есть кондиционер. Он говорит, что побеседовать лучше здесь, так как в той комнате в такой рясе не насидишься, а я этого разве не видел? И мы разговариваем еще полтора часа, вернее отец Андрей говорит, а я только иногда вникаю в этот монолог краткими вопросами, пытаясь задать ему свое направление. Это не так уж просто, потому что, рассказав о том, что считал необходимым для меня (или, может, для него), он переходит к чтению своих стихов, а затем и своей пьесы «Аленький цветочек», и читает ее красочно в лицах. Но до этого он говорит: – Имея Патриаршее благословение, я просто иду сюда, в Олимпийскую деревню! Они планируются некоторым порядком, эти дни, потому что есть соревнования, куда меня приглашают и просят прийти сами спортсмены или руководство команды, например, сегодня вечером на полуфинальный матч женской команды России против Норвегии, двукратных между прочим, олимпийских чемпионок… Я сегодня буду на всенощном бдении, под Преображение, в храме мученицы Зинаиды, где мы служим вместе с отцом Сергием Малашкиным, основателем этого храма, а затем я сажусь в машину и приезжаю в Олимпийский парк и там буду на этом соревновании… Объяснение исчерпывающее, в нем нет ничего лишнего, отец Андрей формулирует так, что становится элементарно завидно: я никогда не научусь так быстро, красиво и исчерпывающе формулировать. Нет, никогда, ну и ладно. – А утром, – продолжает он, – будет литургия в этом храме, освящение плодов, затем чайку быстренько попить на территории храма и на соревнования по синхронному плаванию. Там, не забывайте, финал в группе. – Завтра, – говорю я ему, – девушки справятся и с Божьей помощью, и, рискну сказать, даже без нее, а вот сегодня вечером на гандболе вы будете очень нужны, потому что шансы у нас считаются очень уж невеликими. – Да, я был на выступлении синхронисток в паре, – говорит он, – и это, конечно, то, что впечатляет. Понимаете, что надо иметь в виду: это то, что является нашим национальным достоянием, и это важно правильно оценить, потому что за всеми этими людьми есть то, что принадлежит Отчеству. – Но вместе с тем это ведь живые люди, – замечаю я, и к моему облегчению, отец Андрей соглашается. А то я опасался, что со своими замечаниями могу угодить куда-то совсем не туда. – Конечно! – кивает он не быстро и не медленно, а так, как надо. – И с ними важно вести общение как с Божьими детьми, это то общение, в котором они, уверяю вас, нуждаются. Поэтому каждый делает свое дело. Как священник я совершаю свое служение и призываю Господа в помощь на все наши добрые дела… Вот сегодня девочку утешал, она приходила сюда неоднократно, Настю, фамилию сейчас не скажу, нашу боксершу (да Анастасию Белякову. – А.К.). Она получила серьезнейшую травму… – Это ведь ее мы только что встретили внизу! – я вспыхиваю как спичка и только сейчас понимаю, что тоже должен с ней встретиться, как журналист, конечно, и еще неизвестно, каким разговором она утешится больше… – Именно! Она живет здесь же, на этом этаже, возле часовни, она приходила сюда неоднократно вместе Ярославой (Якушиной. – А.К.) помолиться, мы с ней и накануне соревнований виделись, я ее благословлял… И вот такое у нее непростое сейчас время… – Чем же можно ее утешить сейчас? – мне это и правда важно знать. – Настенька, говорил я ей еще раньше, важно сейчас, проявляя усердие, проявляя терпение и идя в составе сборной на это испытание, вместе с тем помнить, что этим соревнованием, как бы оно ни закончилось, а мы ведь знаем, что не всегда спортсмены побеждают, ничего не заканчивается. Будет дальше жизнь. И нужно реализовать то, что связано с главным твоим предназначением в твоей жизни. Подумай о будущей семье, о муже, о детях, потому что если мы одни только внешние достижения преследуем, которые важны, то этого недостаточно… Я думаю о том, что ее тренера, возможно, не все устроило бы в этих словах, и она даже нашла бы что возразить… Но ведь ходит-то Настя в конце концов к отцу Андрею, и не потому, что их номера, вернее ее номер и его часовня на одном этаже и даже просто через номер… – Понимаете, – увлекшись, продолжает отец Андрей, – когда человек готовился в течение такого времени, когда она в матче с сильнейшей соперницей, трехкратной олимпийской чемпионкой (на самом деле – с действующей чемпионкой мира француженкой Эстель Моссели.– А.К.), была близка к победе, и вдруг эта тяжелая травма оборвала все… Тут отец Андрей останавливается и говорит, что не сможет мне ничего рассказать из того, о чем ему говорила Настя, потому что есть же тайна исповеди, и даже не просите, а я даже не прошу, не прошу, может, она на следующий день и мне захочет исповедаться… В это утро отец Андрей объяснил мне важную вещь (хотя в целом объяснил далеко не одну): – Спортсмены люди организованные, это уже режим жизни, это уже некий пост… Писал когда-то Иоанн Златоуст, что как спортсмен постепенно тренируется, чтобы выйти на соревнования и показать некий результат, так и христианин тренируется внутренне, ведя духовную работу, чтобы отношения в Богом укрепить… А я все пытался вернуться к Анастасии Беляковой, которая, чем больше я вспоминал ее там, у лифта, казалась мне все более несчастной. – И она не казалась, отец Андрей, такой уж воцерковленной, – сказал я ему. – Ведь каждый человек, – объяснял он мне тогда, – Божье чадо. Да, и она воспринимает все, что я ей говорю, потому что да, она в пути, идя сюда… Да, она, может, человек мало воцерковленный, но вместе с тем знающий Бога и обращающийся к нему… И слышащий слово пастыря! Голос его сейчас звучал с новой силой, или, вернее, был громким. Я спросил его, почудилось мне или он правда сам занимается спортом, и он, как мне показалось немного удивленный, рассказал, что да, занимается: – У себя в воскресной школе в спортивном комплексе в Северном Бутове тренируюсь: футбол и теннис настольный! И еще бадминтон. Раз в неделю, чаще не получается, у меня по средам тренировка в 22 часа до ноля часов… – А вы болельщик? – спросил я тогда отца Андрея. Я думал, что он готов к этому вопросу и сейчас расскажет, потому что ведь я же видел, что он болельщик. Он и правда оказался готов, но не так, как я надеялся: – Мои обязанности связаны с тем, чтобы поддерживать человека. Я священник. Поэтому назвать меня болельщиком было бы неправильно. Это не то слово для пастыря... А мне казалось, что хорошее слово, чего такого? – Я думаю о том, каково состояние сборной, или людей, работающих в каком-то цеху, состояние доярок, находящихся в том месте, где… Отец Андрей запнулся, подыскивая правильное слово, и я, конечно, подсказал: – Коровы… – Коровы, – благодарно кивнул отец Андрей. – И состояние коров, в том месте где доярки находятся!.. Нет, этот человек был гораздо сильнее меня, это следовало признать. Он всякий раз готов был пойти гораздо дальше меня. – И сквернословят ли они или молятся… Они в мире друг с другом или они не в мире… Вы знаете, я скажу. Я когда нахожусь на трибуне, никто не сквернословит из тех, кто находится рядом. Если вдруг у кого-то что-то попытается сорваться, ты находишь корректное слово и приводишь пример… Я представил себе этот длительный увлекательный процесс… – Один маститый протоиерей – Валентин Бирюков… Он воевал и оставил такое воспоминание о Великой Отечественной: «Пуля находила в первую очередь матершинников. И убивала». Потому что когда человек сквернословит, он призывает другую силу… И когда сейчас мы все переживаем за наших ребят и девчонок, очень аккуратно, вежливо говорю: «Дорогие, если мы будем с вами эти слова произносить… Если мы будем оскорблять достоинство членов другой команды или судейства, или просто находимся в состоянии немирном, тогда эта волна обрушится в конце концов н нас самих!.. И мы с вами не сможем преодолеть этот рубеж, проиграв сначала внутренне, а потом и внешне…». Я горько пожалел теперь сразу о многом. Напоследок я спросил отца Андрея в это утро, удалось ли ему побывать на церемонии открытия Олимпиады и понравилась ли она ему. – Двоякое впечатление… – вздохнул отец Андрей. – С одной стороны, есть то, что не может не впечатлять своим творческим наполнением… Есть история страны, есть то, что представлено достойно. Но вместе с тем… Есть элементы жизни этого народа, которые как пастырь церкви и преподаватель в семинарии не могу не оценить соответствующим образом… Элементы, имеющие отношение к карнавалу… Это язычество. Причем это еще не самая ведь крайняя форма его, этого буйства… Я наслышан, что тут происходит, когда совершается настоящий карнавал… И для христианина участие в таком недопустимо! Я опустил глаза и молился в момент, когда совершалось вот то самое на церемонии открытия… Я подумал, что на церемонию закрытия отцу Андрею тогда лучше вообще не ходить, потому что мне уже примерно рассказали, но постеснялся сказать ему об этом. – Есть эстетика, красота, а есть буйство плоти, которое противоречит христианскому кладу жизни человека… – с сожалением закончил отец Андрей. – Это же страсти! Это безнравственно и нецеломудренно! Между тем, страсти, которые бушевали вечером этого дня на женском гандбольном полуфинале, были, на мой взгляд, эстетичны и до безумия красивы. – Норвегия – это страна, которая живет за Полярным кругом!!! – надрывался президент Федерации гандбола России Сергей Шишкарев. Этот душераздирающий крик слышен был, мне казалось, всему залу. При этом, надо сказать, он контролировал себя и не противоречил основным мировоззренческим установкам отца Андрея, который сидел по правую руку от него. Видимо, тренировки во время матчей со сборными Анголы и Мексики не прошли даром. Уважение к сопернику было глубоко завуалированным, но ведь нельзя же сказать, что его и не было. Я хотел о чем-то спросить отца Андрея, но он прервал мой еще не заданный вопрос: – Я должен молиться. Тут наши отбили очень сложный мяч. – О! Вот это да! – констатировал отец Андрей. Это было уже кое-что – я имею в виду его комментарий. А то он стал казаться скуп на них – при его-то желании обсуждать жизнь. – Анна Сергеевна Сень!!! – ревел Сергей Шишкарев. – Владлена Бобровникова!!! Бобер!!! Екатерина Жукова страшно переживала, глядя на великого тренера Евгения Трефилова, который что-то, так сказать, объяснял нашим девушкам: – Представляете, что он сейчас им говорит… – А представляете, что он сейчас думает… – произнес кто-то. – Я думаю, – вздохнула она, – что думает, то и говорит… – Сейчас-то да… – соглашались с ней. Сейчас и в самом деле все было так нараспашку, как не бывает никогда и, может, не будет даже в финале. Норвежки ведь считались непобедимыми. – И зал вроде на их стороне… – сказал я, прислушавшись, к Александру Жукову. – Почему на их? А мы что, не зал?!! Действительно, один Шишкарев безо всякого преувеличения стоил всего этого зала: – Бобер! Молодец! Вот что значит муж-итальянец!!! Я искоса посмотрел на отца Андрея. Он только еле заметно шевелил губами. Каждый тут занимался своим делом. Наш вратарь отбила очередной неберущийся удар. – Умничка, какая умничка!.. – прошептал отец Андрей. Нет, это ведь говорил не болельщик. Какой же это болельщик… Это же пастырь… – Майя Петрова – мать двоих детей! – орал давно, много игр назад охрипший Шишкарев. – Достояние наше!!! – Отлично… – шептал отец Андрей. Да, наши выигрывали. Один, два мяча. Норвежки, которым прогнозировали легкую победу, да что там – прогулку по сборной России, теперь не могли дотянуться хотя бы до ничьей с нами. – Время, вперед!!! – кричал Александр Жуков. Заканчивался первый тайм. – Отлично!.. – отец Андрей повторял это уже громко и пять раз подряд. – Да они уже не знают, что им делать!!! – кричал Шишкарев, разумеется, про норвежцев. Тут они, конечно, забили. – Маечка, давай, дети в Ростове ждут!! – надрывался Шишкарев. На него то и дело с веселым недоумением оборачивалась с нижних рядов Елена Исинбаева, которую в этот день, как известно, избрали членом комиссии спортсменов Международного олимпийского комитета. За нее так, видимо, не болели. Или она не слышала. – Бобер!.. Бобер!!! Смотрите, какой у нас Бобер!!! – Шишкарев не испытывал самоуспокоения ни на мгновение, а больше его никто успокоить не мог. Тут наступил перерыв. – Надо же, Бобровникова и Дмитриева пошли вперед… А до сих пор не отличались ничем особенным, – как ни в чем не бывало выдохнул Шишкарев. Отец Андрей сидел словно в каком-то оцепенении. Но я-то понимал, что он просто молится внутри себя. – Достали билеты на закрытие Сергию и Дионисию, – сообщили ему. Отец Андрей мгновенно вышел из оцепенения, чело его озарила та самая светлая улыбка, с какой он подходил к пастве в Олимпийской деревне. – Какое вам спасибо!.. – расчувствовался он. Отец Сергий, как уже известно, служит в церкви мученицы Зинаиды, которую и основал в Рио, а отец Дионисий приехал из Сан-Паулу. Я, не отвлекая отца Андрея ни разу во время игры (пусть бы он делал свое великое дело, в какой-то момент эта капля могла переполнить какую-нибудь неупиваемую чашу…), теперь решился спросить, что он чувствует. – У каждого, – невозмутимо стал объяснять отец Андрей (через него в этот момент, перегнувшись друг к другу, пытались разговаривать Шамиль Тарпищев и Леонид Тягачев, но плохо слышали друг друга из-за музыки, крика аниматоров и гула отказавшихся расходиться на перерыв трибун), – свое место в жизни, и ты должен находиться в некоем напряжении, но на своем месте… Я понял, что это он сейчас про себя – про себя, который провел тут, в зале, последние полчаса. – Каждый несет свою нагрузку и каждый имеет свое отношение к этому общему делу, – продолжал он. – Мы рассуждаем о том, что есть организм… В этом организме есть различные части, Богом положенные для тела человека, для души человека… И это все единое целое… Я, кажется, понимал, к чему он клонит. – Палец не скажет: «Я один!» Нога не скажет: «Я одна!» Он не путал родов и падежей в этом аду и был очень сосредоточен. Действительно, он тут работал. – И все мы сейчас – единое целое! И каждый должен делать свое дело… Я молюсь… Да я уж видел. – Это тоже предстояние твое в этом пространстве… – объяснял отец Андрей. – И это тоже служение… Я здесь нахожусь с благословения патриарха (а вот сейчас это звучало как оправдание. – А.К.)… Раз он так решил и благословил, это – твоя миссия… Для меня это воля Божья – быть здесь… Да я и так ему верил. Да что там – просто верил. Тут к нему снизу подошла Елена Исинбаева, и он ее благословил (мне показалось – немного сгоряча), положив ей руку на голову. И о чем-то он, низко склонившись, еще минуты полторы ей страстном говорил. – О чем? – спросил я. – Очень серьезный разговор… Я ей все сказал… Она все скажет… Все скажет… – Конечно, у нее же завтра пресс-конференция… – произнес я. Отец Андрей посмотрел на меня снисходительно. Начался второй тайм. – Товарищ судья!!! – вступил Сергей Шишкарев. – девочки, спокойно!!! А сам-то с ума как сходил. Тут произошло страшное. – Судья коз…! – прокричал Шишкарев и сразу, впрочем успев не договорить, как будто потерял все силы, по-моему от испуга. – Серге-е-е-й Николаевич… – апокалиптически расстроился отец Андрей. – Все, все, понял… – взмолился Шишкарев. Молитва была услышана, отец Андрей коротко кивнул. Шишкарев был прощен. Хотя, конечно, оправданий его поступку не было. А ведь, казалось, так хорошо все шло… Вскочивший было Шишкарев уже давно сел, а отец Андрей все, я слышал, выговаривал ему: – Да, поддержать, но в меру… В меру… Через минуту Шишкарев был уже на ногах: – Дашуля! Молодец!!! Муж тебе привет передает!!! И он объяснял уже мне: – Десять дней назад замуж вышла! И снова его слышал зал, или по крайней мере Елена Исинбаева: – Кошечки наши!!! Девчонки!!! При счете 27:26 в нашу пользу отец Андрей снова стал молиться вслух. Тихо, конечно, но я услышал. И наши забили еще один. И тут пенальти. И Вяхирева забила. – А второй полуфинал кто выиграл? – вдруг озабоченно спросил отец Андрей. – Голландия или Франция? – Франция, – рассказал ему Александр Жуков. Отец Андрей удовлетворенно кивнул. То есть он мысленно был уже в финале. Он поверил. А счет был опять ровный. И до конца оставалось меньше минуты. Все стояли, и только Жуков сидел и глядел в пол, не мог смотреть на это. И наши забили. А через несколько секунд, за шесть секунд до конца матча норвежки сравняли. И еще десять минут дополнительного времени, два раза по пять. И опять ничья в конце. И тут норвежки нарушили. Я смотрю – и не верю я глазам. Пенальти! – Пенальти! – кричу я Шишкареву. – Ну и что, – безучастно говорит он и не смотрит на ворота. И перемена с ним поражает меня. И его лицо – пугает меня. Он стоит, с прозрачным лицом, с совершенно отсутствующим, неприкаянным видом. – Ну и что… – опять говорит он, уже себе. И наши бьют пенальти. Вслух, уже громко молится отец Андрей (Делай, делай свою работу, отец!), сидит и глядит в пол Жуков… И Екатерина Ильина забивает третий подряд пенальти. А норвежки-то промахиваются. И это победа. И тут уж происходит то, чего я не ожидал что-то. Отец Андрей распахивает свои объятия и тискает меня в них. И тискает, и тискает… – Ну вот… Ну вот… – приговаривает он только… Он как будто успокаивает меня. Но успокаивать надо было не меня. Слева от него навзрыд плакал Сергей Шишкарев. Он размазывал слезы по лицу и повторял: – Номер-то, номер-то какой?.. Только тут я обратил внимание, что он держит в руках телефон. – Про Катю Ильину надо написать… – говорил он мне. – Можно, а?.. Столько пенальти… Это она… Можно про Катю, а?... Спасибо… Спасибо… – Батюшка, – я с «отца» незаметно для себя перешел на «батюшку» – как будто с «вы» на «ты»… – Вы понимаете, что это же и вы победили! Это же и вы бились! – Потому что мы – команда… – уже не очень громко сказал он. – Да где номер… – повторял, плача, Сергей Шишкарев. – Номер где... твою мать!!! О-о-о-й-й-й, мама… Он теперь с тем же адским трепетом смотрел на отца Андрея. Да, он непоправимо провинился. Вселенская радость победы, до краев заполнившая его душу, сердце и разум, и замутила их… – Прости, батюшка!.. Отец Андрей вздохнул, взял его голову и положил к себе на грудь. Так они теперь и стояли.