«Советский гражданин не жаловался на жизнь» Дефицит, самиздат и роскошная жизнь элиты: будни СССР глазами Запада
Советский социальный эксперимент на протяжении всех десятилетий своего существования привлекал внимание западных историков и мыслителей. В 1920-1930-х им чаще всего восхищались, во второй половине ХХ века — скорее опасались. На русский язык перевели книгу австралийского и американского историка-советолога Шейлы Фицпатрик «Кратчайшая история Советского Союза». Автор, насколько это возможно кратко, выстраивает хронологию возникновения, развития и конца СССР. С разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» «Лента.ру» публикует фрагмент, посвященный повседневной жизни в послевоенный период.
«Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят», — гласила шутка, которая среди западных журналистов пользовалась даже большей популярностью, чем в Советском Союзе. Но, как обнаружили граждане СССР, когда страна распалась, у советской сферы занятости были преимущества и помимо снисходительного отношения к низкой производительности труда.
Место работы, при котором имелись специальные магазины и буфеты, служило сотрудникам источником дефицитных товаров (качество этого источника зависело от престижности и состояния предприятия, конкретной отрасли промышленности или вышестоящего министерства) и форумом дружеского общения.
Женщины приятно проводили рабочие часы за совместным распитием чая с пирожными, а мужские компании выходили покурить (или даже выпить) на лестничные площадки
Если бы экономисты вместо производительности труда измеряли бы уровень счастья на рабочем месте, цифры определенно были бы выше.
Рядовому советскому гражданину в брежневские годы не приходилось жаловаться на жизнь: это было время, когда обещания защиты всех слоев населения со стороны «государства всеобщего благосостояния», даваемые с первых дней советской власти, были наконец в полной мере исполнены. Гарантированный минимальный размер оплаты труда, впервые введенный в 1956 году, повысили; увеличились и пенсии, которые советские мужчины могли получать по достижении 60, а женщины — 55 лет.
На социальный пакет, который раньше был доступен только рабочим и служащим, теперь имели право и колхозники. Социальное расслоение — что необычно для страны, которая совсем недавно стала промышленно развитой, — сократилось, и в целом в обществе господствовал дух равноправия.
На Западе предпочитали не замечать происходящего
Иностранные наблюдатели обожали педалировать тот факт, что при социализме тоже существует неравенство, а начальство пользуется привилегиями. Безусловно, неравенство существовало, и, разумеется, советская сторона пыталась притворяться, будто его нет. Но по сравнению с положением дел в других странах неравенство в СССР было сравнительно невелико и не росло.
С точки зрения советского среднего класса привилегий было не слишком много, а скорее недостаточно; причем этот самый средний класс переживал период резкого роста. Если в 1941 году в экономике было занято 2,4 миллиона человек с высшим или полным средним образованием, то к 1960 году их число достигло 8,8 миллиона, а к концу 1980-х годов — 37 миллионов человек.
Многие из них, следуя заведенному порядку, вступали в коммунистическую партию, число членов которой продолжало расти, к 1976 году приблизившись к 16 миллионам.
В число привилегий, на которые эти люди рассчитывали и которые они ценили, входили пригородная дача, небольшая городская квартира, недавно появившаяся возможность приобрести «кооперативное жилье» для повзрослевших детей, путешествия за рубеж, определенный доступ к импортным предметам роскоши и автомобиль
Эти объекты желаний по-прежнему были в дефиците; к тому же в стране существовало недостаточно рабочих мест с окладом и статусом, которые позволяли бы их иметь.
Когда в 1970-х и 1980-х годах послевоенный рост уровня жизни замедлился, у людей, чьи ожидания в предыдущие десятилетия так резко возросли, появилась масса вполне законных поводов для недовольства. В среде интеллигенции воцарилось чувство неудовлетворенности. Пьянящий оптимизм хрущевских лет испарился; конец ему положило вторжение в Чехословакию в 1968 году.
Надежды интеллектуалов на духовное лидерство рассыпались прахом; им казалось, что общество становится все более материалистическим. Но и люди с материальными устремлениями тоже были недовольны.
По мнению американского автора Джона Бушнелла, советский гражданин превратился в пессимиста, слушающего грустные песни Булата Окуджавы
Граждане рассказывали политически немного рискованные, но при этом пропитанные самоиронией анекдоты вроде этого, действие которого происходит на политинформации:
Слушатель: Скажите, есть ли жизнь на Луне?Политинформатор: Нет, товарищ, советские космонавты не обнаружили на Луне никаких признаков жизни.Слушатель (грустно): Что, и там нет?
Хотя характерной чертой этой эпохи был уход в частную жизнь, в обществе пробивались ростки самоорганизации, независимой от государства и вдохновляемой в основном идеями защиты природы и сохранения памятников истории и культуры. Эти вопросы заботили в основном «либерально» настроенных граждан, но если говорить об объединениях нелиберальных и даже потенциально националистических, то бывшим военным, например, все-таки удалось добиться разрешения создавать ветеранские организации, что было очень важно для поколения мужчин, которые воевали на фронтах Второй мировой и годами поддерживали неформальные связи с однополчанами, регулярно собираясь, чтобы крепко выпить.
По-прежнему издавались толстые журналы, процветавшие при Хрущеве, хотя многим из них пришлось смириться со сменой главного редактора и ужесточением ограничений на политические, особенно антисталинские тексты. «Октябрь», консервативный конкурент «Нового мира», снискал скандальную славу, опубликовав роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?», в котором автор в духе ностальгии по сталинским временам обличал тлетворное влияние Запада.
Серьезную конкуренцию толстым журналам составлял «самиздат» — самостоятельно распространяемые, а значит, не подвергнутые цензуре рукописи, посвященные самым разным щекотливым темам, от политики и религии до йоги; их перепечатывали на пишущих машинках и передавали из рук в руки. Его менее заметный собрат, «тамиздат», распространял запрещенную литературу, привезенную с Запада.
К 1980-м годам уровень образования женщин и их доля среди работающего населения поистине впечатляли
Число работающих женщин выросло втрое: с 20 миллионов в 1960 года до почти 60 миллионов в 1989-м; женщины теперь составляли 50,6 процента трудовых ресурсов страны.
В 1979 году среди граждан СССР от 10 лет и старше 60 процентов женщин имели высшее или среднее образование (для мужчин эта цифра составляла 69 процентов) — и такой высокий уровень сохранялся даже в Узбекистане, одной из тех республик, где женщины традиционно подвергались дискриминации.
Женщины гораздо чаще, чем раньше, вступали в партию: в 1979 году они составляли в ней 25 процентов, а в 1990 году — 30 процентов. Но двойная нагрузка — полный рабочий день в сочетании со стоянием в очередях, работой по дому и воспитанием детей (а все это считалось «женским делом») — давала о себе знать. Ее в опубликованной в «Новом мире» повести «Неделя как неделя» убедительно описала Наталья Баранская; правда, проблемы, связанные с недоступностью медикаментозной контрацепции, ею в открытую не упоминались — это было бы уже слишком для ханжеской цензуры.
Несмотря на широкую доступность государственных яслей и детских садов, работающая советская женщина могла по-настоящему справляться со всеми своими заботами только при помощи неработающей бабушки, проживающей вместе с младшим поколением.
В СССР ощущалось сильное влияние Запада, причем в сознании советского человека он присутствовал не только как жупел, но и как культурный ориентир
Согласно опросам, половина работающего населения Москвы слушала западные радиостанции; молодые люди вместо «Саша» и «Миша» называли друг друга «Алекс» и «Майк». К 1980-м годам даже мужчин среднего возраста можно было увидеть по выходным в джинсах и черных кожаных пиджаках; в таком наряде они, скажем, отправлялись на дачу за рулем собственного автомобиля (водить который они обожали, хотя и не очень хорошо умели, поскольку учиться им пришлось уже в зрелые годы).
На даче — после того как Дональд Кендалл заключил беспрецедентную сделку о производстве Pepsi в СССР в обмен на закупку водки «Столичная» для продажи в США — они пили и то и другое; бутылка пепси-колы на кухонном столе символизировала космополитическую «красивую жизнь». В кругу западных советологов какое-то время модно было говорить о «конвергенции», теории, построенной на предположении, что по мере модернизации советское общество неизбежно станет более либеральным, демократическим, индивидуалистическим и плюралистическим — короче говоря, больше похожим на западные общества.
В СССР эта идея импонировала многим, хотя конвергенция, которая интересовала советского человека в первую очередь, заключалась в возможности покупать западные товары.
Контакты с Западом были особенно важны для нового в СССР явления — диссидентского движения
«Самиздат» и «тамиздат», а также обратная связь, обеспечиваемая иностранными радиостанциями, позволяли инакомыслящим и распространять свои идеи в Советском Союзе, и формировать аудиторию и группу поддержки за рубежом. Поначалу желание выражать нестандартные идеи не обязательно подразумевало критику советской действительности, но, после того как в 1966 году писателей-сатириков Андрея Синявского и Юлия Даниэля отправили под суд, обвинив в «антисоветской пропаганде» за публикацию текстов за рубежом, эти два дискурса начали все теснее сплетаться воедино.
Ввод советских войск в Чехословакию, после которого интеллектуалы, подписывавшие протестные письма против вторжения, обзавелись черными метками в своих личных делах, придал диссидентскому движению дополнительный толчок. Синявскому после отбытия наказания позволили эмигрировать во Францию; с тех пор с писателями-диссидентами в СССР предпочитали бороться именно таким способом, хотя некоторых помещали в психиатрические лечебницы, исходя из предположения, что любой, кто беспричинно подвергает себя риску, не отказываясь от своих непопулярных убеждений, должно быть, сошел с ума.
Иосифу Бродскому, русскому поэту еврейского происхождения, осужденному в 1964 году по хрущевскому закону о тунеядцах, в 1971-м КГБ предложил эмигрировать, а когда тот воспротивился, в следующем году его без обиняков посадили на самолет, вылетавший в Вену. В 1974 году Александра Солженицына лишили советского гражданства и против его воли выслали в Европу. В смысле укрепления репутации СССР на международной арене эта стратегия явно не была выигрышной: изгнанные диссиденты, окруженные ореолом мученичества, продолжали критиковать страну, к радости ловящей каждое их слово западной публики.
Конфуз усугублялся всплеском числа широко освещаемых историй с «невозвращенцами», в числе которых оказались глубоко несчастная дочь Сталина Светлана и танцор Рудольф Нуреев.
Спектр политических убеждений диссидентов был чрезвычайно широк: от в большей или меньшей степени разочарованных коммунистов вроде близнецов Жореса и Роя Медведевых до либералов типа Андрея Сахарова (известного физика, действительного члена Академии наук СССР, высланного в 1980 году в город Горький) и консерваторов-русофилов, к которым в итоге примкнул Солженицын. Признаками, которые объединяли их всех, были защита прав человека и использование в качестве трибуны западных средств массовой информации.
Иностранные корреспонденты в Москве были настоящим спасением для любого диссидента: они одаривали его дружбой, виски Johnnie Walker и сигаретами Marlboro
Они контрабандой вывозили его труды за рубеж; и они же выносили его имя на первые страницы американских и европейских газет, если тот вдруг попадал в неприятности.
ЦРУ и другие западные разведывательные службы также обеспечивали диссидентам негласную поддержку, о которой те не всегда просили и даже не всегда знали, но которую советская пресса усиленно педалировала. Естественно, это не добавляло диссидентам популярности в глазах советских граждан, и, за исключением деятелей националистического толка, движение мало контактировало с широкими слоями населения.
Диссиденты, чьи имена гремели на Западе, практически не упоминались в циркулировавших в народе крамольных материалах, информацию о которых регулярно собирал КГБ (в основном это были дерзкие частушки, непристойности и анекдоты, жалобы на дефицит и рост цен, а также высказанные в состоянии подпития оскорбления руководителей страны).
Со временем, однако, диссидентские идеи вкупе с воспоминаниями об осуждении Хрущевым сталинизма в 1956 году укоренились в сознании представителей элиты: сначала молодого поколения, а затем и поколения их родителей. К 1980-м годам вполне уважаемый советский гражданин с хорошим местом работы мог смеяться над диссидентами в беседе с иностранцами, пусть даже и конфиденциальной, но в то же самое время критиковал советскую жизнь в выражениях, совершенно невозможных двадцатью годами ранее.
Переводчик Галина Бородина