Как домогаются женщин-полицейских на службе. Рассказывает бывшая сотрудница

«Свои пуговицы я тебе дам расстегнуть не здесь»

Раньше я думала, что все ситуации с домогательствами зависят от девушки: как она себя проявляет, хочет — не хочет. Я даже представить себе не могла, что бывает иначе.

В органы я пришла в 2005 году. На тот момент мне было 32 года. Поздновато, конечно, но это была моя мечта с детства, сколько себя помню. У нас недалеко от детского сада был районный отдел, там висела доска: «Их разыскивает милиция». Мы с подружками переписывали их приметы и ходили потом по району искать преступников. В школе я всегда вступалась за тех, кого обижают. Мы до сих пор встречаемся с одноклассниками, и никто не удивился, что я пошла в полицию.

Жена обвиняемого в изнасиловании сделала заявление

В институт МВД я поступила за полгода до службы, как только улучшилось мое материальное положение, и я смогла позволить себе учиться в учебном центре всем тонкостям патрульно-постовой службы (все оттуда начинают, если нет покровителей), получая две тысячи рублей в месяц. По первому образованию я швея, и даже три года отработала на фабрике, но, когда начались голодные 90-е, единственным местом в городе, где можно было заработать, стал рынок. Я продавала там подсолнечное масло на разлив. Потом развелась с первым мужем (он пил), от брака с ним остался старший сын, встретилась со вторым. У нас родились двойняшки.

Я выбрала специализацию по уголовному праву и защитила диплом по теме отягчающих и смягчающих обстоятельств наказания. Было очень интересно учиться, и все курсовые я писала от руки. По окончании я мечтала устроиться либо в следствие, дознание, либо в отдел по делам несовершеннолетних — я всегда находила с детьми общий язык.

Никакого негативного отношения к женщинам я сначала не замечала. У нас вообще был экспериментальный взвод девушек. Я, конечно, понимала, что мне до больших званий и чинов не дослужиться без покровителя, но никто откровенно не домогался и не говорил, что наше место — калитки открывать.

Муж меня очень поддерживал, мы были вместе шесть лет. А дальше — ну, кто у нас любит полицию? Я стала «отвечать» за всех гаишников, которые неправильно останавливают. Но разошлись по другой причине: измены. Недостаток вот такой у него был. Младшим тогда было по два с половиной года.

В 2012 году я получила диплом и собиралась получить офицерскую должность. В этот момент назначили нам заместителя командира полка — Медведева Константина Петровича. На тот момент он был майором. Мужчина статный, самолюбивый, можно сказать нарцисс. Всем выдавали в ППС ботинки, а он носил всегда гражданские туфли. Всегда выбрит, подтянут, с дорогим парфюмом. Официально он был в браке.

На тот момент мне было 42 года, трое детей, и мне не нужны были отношения с руководством. Он начал оказывать мне знаки внимания. Все начиналось безобидно: встречались в коридоре, он просил зайти в кабинет, чтобы передать бумаги командиру роты. Потом стал предлагать чай. Как отказать руководителю? «Хорошо». Потом предложил конфету. «Спасибо».

И началось. Встречает в коридоре: «Очень жарко на улице». Я соглашаюсь. Он продолжает: «Надо как-то подумать, как организовать отдых твоим детям на выходные». Я отвечаю: «Какой отдых, кругом работа» и быстренько вдоль стеночки на выход. Снова встречает: «Пуговица тут у тебя отстегнулась». И тянется застегнуть. Ты глаза в пол: «Виновата, исправлюсь».

Все это — с попытками задеть меня за руку, коснуться плеча. Я начала избегать его. Вижу, что идет, — заворачиваю за угол, чтобы не встречаться. Лишний раз боюсь выйти в туалет. Но мы же на одной службе — все равно встречаемся. Подходит ко мне и говорит: «Свои пуговицы я тебе позволю расстегивать не здесь и не сейчас». Вот что он хотел этим донести? Явно же не узнать, какая обстановка на вверенной мне территории.

Однажды он спустился в наш кабинет и начал что-то обсуждать с коллегами. Я шла мимо, он вскользь обратился ко мне: «Да, Люба?» Я подтвердила и собиралась идти дальше, а он меня — хлясь! — и прижал к себе. Понятно, что у нас мужская структура, и могут по-товарищески хлопнуть по плечу. Но он приобнял, как мужик, это же всегда понятно. Я сказала: «Константин Петрович!» и вырвалась. На моем лице было все написано. И в этот момент он тоже изменился в лице. Я тогда поняла, что скоро начнет мстить.

В тот момент была беременна от любимого человека. И меня включили в список «неблагонадежных» сотрудников, склонных к нарушению дисциплины и негативному поведению, замеченных в употреблении алкоголя. Там была такая формулировка: в связи с беременностью может меняться настроение, поэтому может запить и загулять. Я была в шоке.

У меня случилась угроза прерывания: из-за нервов сильно скакало давление. Врач настаивала на госпитализации. Я написала отказ только потому, что дома оставались дети.

Командир обещал разобраться и говорил, что после декрета все забудется, и я смогу нормально работать. Хотя, на самом деле, он, конечно, понимал, что никто не будет вступаться за меня. Дальше стало хуже.

«У вас вообще адекватные есть в полиции?»

Я вернулась из декрета через полтора года, в 2015-м. Медведев по-прежнему был заместителем командира. Он приходил на работу и начинал с порога в дежурной части кричать: «Где Герасимова?» Он стал маниакальным. Доходило до того, что со мной коллеги стали бояться вставать в наряд, это было для них наказанием: все знали, что придет Медведев и начнет придираться. Те, кто постарше, говорили: «Ты чего, ему не дала? Что он такой дерганый?»

Я могла перевестись со своим образованием куда угодно, но он сказал: я тебя уволю. У нас не как на гражданке: везде нужны рекомендации, характеристики. С увольнением меня бы уже никто не взял.

Законы Российской Федерации не распространяются в нашу структуру. Например, Трудовой кодекс. Мне полагался отпуск летом, так как маленьких детей нужно было возить на оздоровление на юг, но он все перечеркивал в заявлении и писал: в декабре. И я не могла обратиться за помощью в соцзащиту, потому что у нас совпадали графики работы. Да даже ребенка сводить в больницу меня не отпускали на час. Хотя другие договаривались. А мне начальник говорил: Люба, конечно, можем, но ты же знаешь, что нам будет.

Потом все-таки подходили и извинялись, но я понимала, что они не вступятся: как потом самим нести службу? У нас какая специфика. Даже если ты кругом прав, но начальник подходит и говорит: ты осел, ты должен опустить голову и сказать: виноват, исправлюсь. Скажут: пей, ты должен сесть и пить. Нет у нас другого! Не видела никого, кто шел бы против воли государевой.

Меня отправляли в наряд одну. По маршруту мимо СИЗО и гаражей. С оружием. Я приходила и говорила: «Вы что делаете? Туда же приходят к задержанным их подельники. Они же видят, что я иду с пистолетом одна. Ну, ладно, по башке дадут, но если покалечат и заберут оружие? Вы чем думаете?» Мне, честно, становилось страшно за свою жизнь: детей в случае чего оставить было не на кого.

Когда мы пересекались, Медведев начинал орать, что мне пора валить на гражданку, что я никто, просиживаю штаны, позорю детей, что родила и не замужем, что он во много раз умнее и красивее меня, а я стояла и не имела права рот открыть. Краснела, губы кусала и могла только сказать, что «виновата, исправлюсь».

Как-то после операции (у меня была пупочная грыжа) у меня некоторое время были ограничения: нельзя было таскать тяжелое, пока не рассосется шов. Но заместитель командира заставил меня надевать бронежилет — это семь килограммов, плюс автомат — три. Сказал: ничего страшного, упадешь — оттащим.

9 мая 2016 года меня вызвали на усилие в центр города. Об этом я узнала за несколько часов, чтобы не успеть ни с кем договориться о детях. Но раз сказали прибыть — прибыла. Разбудила их в шесть утра детей, собрала, одела. Очень их жалко их было. Потом все-таки, видать, подумали и, чтобы не позориться перед властями, оставили меня в здании полка. А у нас ни столовой, ни автоматов, ни даже туалета нормального. Так я детей помучила до полудня и увезла домой.

Однажды его заместитель меня вызвал и прямо спросил: «Ты понимаешь, какая ситуация?» Я говорю: какая? Он отвечает: «Ты не пройдешь аттестацию». Аттестация проходит каждые четыре года, и обычно там всего несколько вопросов, на которые легко ответить с юридическим образованием. Но стал назначать мне время, когда я на операции была и на больничном. В открытую подходил и убеждал: увольняйся.

Потом ко мне домой начали засылать проверяющих из роты. Они ходили по подъезду и спрашивали, не пью ли я, не собираю ли я пьяные компании у себя в квартире. Соседи меня встречают и спрашивают: Люба, у вас вообще адекватные есть в полиции? Они же знают, что в квартире только я и дети. Я в подъезде навела порядок: у нас и парни перестали собираться, и алкаши. Полтора года уже, как ушла из органов, но в подъезде до сих пор порядок.

Мне все говорили: что же ты не согласилась. Знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Мне же было не 20 лет, я тоже в жизни что-то видела, и это был не первый мужик, которому отказала. Но даже представить не могла, что в органах можно так себя вести. И даже мысли не закрадывалось, что может быть иначе. Я не знаю, как бы я поступила сейчас. Может, разум бы свой затмила…

Последней каплей стало то, что, когда мою роту расформировали и нас начали определять в другие отделы, всем шли навстречу и распределяли ближе к месту проживания, а меня отправили в центр города. Где постоянно пробки и максимально далеко от дома, чтобы я не успевала ни отвести в садик ребенка, ни забрать вовремя, и ругалась то с начальством, то с воспитательницами. Специально по мне выписал такое распоряжение. Командир сказал туда — значит, туда.

У меня не осталось сил на борьбу с ветряной мельницей. Я проплакала неделю и написала рапорт. Это было 1 апреля 2017 года. Может быть, если бы я обратилась в Следственный комитет сразу, когда все только началось, все было иначе. Но тогда я даже представить не могла, что все надо фиксировать, и что, если я скажу «нет», потеряю все.

Мне очень жалко этих 12 лет. Я чувствовала себя на своем месте. У многих граждан есть недоверие к полиции, еще с 90-х. Но, когда мы в итоге задерживали кого-то, кто убегал, а я вежливо предлагала присесть, воды, никогда не повышала голос, они сильно удивлялись. Было такое, что и обед свой отдавала, если видела, что кто-то из задержанных хочет есть, и воды приносила тем, кто был с похмелья, однажды даже пришлось пойти купить носки мальчишке, который попал к нам в отдел, чтобы он не сидел босой. Я просто знала, что действительно могу кому-то помочь.

«Давала присягу переносить тяготы и лишения»

До декрета, когда он был заместителем командира, я обращалась к главе полка. Все это были письменные заявления. Просила разбирательства в ситуации, которая сложилась между мной и им после того, как я не ответила на его внимание как мужчины к женщине. Я конкретно перечислила все случаи и попросила внести ясность и даже готова была пройти полиграф. Но он отмахнулся.

Я ходила в городское управление, объясняла, что меня вынуждают уволиться, но я не могу: у меня четверо детей. И почему вообще я должна это делать за отказ начальнику в близости! Мне обещали помочь. Но через месяц пришел ответ: принимала присягу — должна соблюдать Конституцию и с честью и достоинством переносить тяготы и лишения воинской службы. Но я не знала, что отказ начальству в близости — и есть те самые тяготы.

Я пошла с этим ответом в главное управление по области, попросила объяснить, какие тяготы и лишения я должна переносить, если я отказала человеку. В ГУВД не стали заморачиваться — дали отписку: что попросят не допускать межличностных конфликтов. Когда Медведева вызвали писать объяснительную, он подошел ко мне и спросил: «Ты проблем не боишься?» После этого его назначили командиром полка.

Во время обращений я узнала еще о нескольких случаях его домогательств. Одной он открыто предложил пойти с ним в сауну. Она позвонила в слезах: Люба, я не знаю, что делать, он говорит, что буду «на воротах» сидеть, если не пойду. Я говорю: не знаю, я вот отказала — посмотри, что со мной случилось.

Некоторые девочки были вынуждены уволиться. Но они были молоденькие и могли позволить себе начать жизнь заново. Я же понимала, что больше не найду работу. Пошла к уполномоченной по правам ребенка. Рассказала, что на мне четверо детей, ипотека — не в приют же их сдавать? Но она пожала плечами — власть и полиция в любом регионе друг от друга зависят.

Мне было очень сложно написать заявление, потому что кому-то так захотелось. Было очень обидно, потому что меня просто выкинули за борт. Одно дело, когда тебе тридцать лет: кажется, что вся жизнь впереди! И другое, когда за сорок: тут уже пора камни собирать, а не разбрасывать. И за что, за моральную устойчивость? Я считаю, что это произошло по недоразумению и бездействию руководства.

Гражданским девушкам, оказавшимся в такой ситуации, я бы советовала хотя бы записать угрозы и шантаж на телефон, чтобы потом иметь возможность хоть что-то отстоять. А бывшим коллегам я не знаю, что советовать. Когда в полиции, которая должна защищать граждан, творится такой беспредел.

Недавно у нас в Челябинской области застрелилась дознавательница, и это никто не освещает. Я все искала информацию, от какой жизни она застрелилась? Честно, у меня тоже были такие мысли. Я понимала, что, если там [в органах] останусь, до оружия недалеко… Спасли только дети.

«Как жить нельзя»

Год я простояла на бирже труда. Сложно устроиться бывшему полицейскому и в 45 лет. Меня даже в коллекторы не взяли! Тех, кто хоть как-то знаком с законом, туда не берут. Я подавалась и на позицию юрисконсульта на предприятие, но мне ответили, что могут взять с таким опытом только на более серьезную должность, тоже отказали.

Если честно, я все равно не вижу себя в гражданской жизни и надеюсь, что все-таки смогу вернуться в органы. Хотя вот недавно ходила к начальнику в один отдел полиции, и он честно сказал, что боится меня брать. В другом в итоге взяли на мое место другую девушку. Я никак не планировала в 45 лет остаться безработной с малолетними детьми.

Самое странное, что, как только беднеешь, резко начинает ломаться техника. Компьютеры у нас сломались, только на стиральную машину молюсь — без нее совсем никуда. Ипотеку до сих пор выплачиваю. У меня небольшая сумма – всего пять тысяч, но осталось еще 11 лет. Во всем себе отказываю, чтобы квартиру не потерять. Иногда дети подходят и говорят: мама, у нас до сих пор режим экономии? Очень обидно за них. Когда я служила, возила их на отдых, покупала подарки. Сейчас даже в кино они не могут сходить.

Это даже смешно, что мне до сих пор иногда звонят подруги с просьбой занять денег. Я говорю: побойтесь Бога, не смешите меня восемь раз! Могу только браслет свой золотой отдать. Ну, так и сделала — близкая подруга, ей очень срочно деньги были нужны.

Иногда знакомые говорят: Люба, мы тебя в пример всем ставим, как ты со всем управляешься. Я говорю: да, конечно, хоть книгу пишите «Как жить нельзя». Нам еще на службе по закону полагалась два раза в год государственная помощь, но я ни разу ее не брала.

Единственное, о чем не жалею, — о рождении детей. Со стороны может показаться, что я безумная, что родила четвертого ребенка в 40 лет. Но он был желанный, планированный, и мы с его отцом планировали пожениться. Не сложилось, так бывает. Он по документам все равно отец и платит ежемесячно 4,5 тысяч рублей. Двойняшки, им сейчас по 11 лет, говорят: как мы, мамочка, без него жили. Это наше счастье и отрада. Старший сын тоже помогает, он уже начальник в своей области, я им очень горжусь. В свои 45 лет я все еще Люба, а он в 23 — Андрей Юрьевич.

Есть мнение, что честный человек не может работать в полиции. И я отчасти согласна. Наверное, половина из тех, кто сейчас работает, — те, кого гнобили во дворе раньше и таким образом они решили себя защитить. Честным и принципиальным людям, которых я знаю, стало сложно продолжать работать после введения аттестации в 2011 году, многие уволились. Ее фишка как раз в том, чтобы проводить только угодных.

Сейчас читаю все новости про изнасилованную девушку из Уфы, просто поверить не могу — безумие какое-то. Они [насильники] потеряли разум. Следующее действие — взять пистолет и [Роскомнадзор]. Пишут в интернете, что «могла отказаться, могла не прийти». Да не могла! Это может понять только человек, который служил. Девочка всего пару месяцев проработала, жизнь поломана: она теперь на своей службе остаться не сможет, а на другой могут заклевать. Это клеймо: что она вынесла сор из избы.

Но в Уфе даже не побоялись ее отца – генерала из Росгвардии! А я кто? У меня нет никого. Единственная надежда, что сейчас, после этой истории, как-то это осиное гнездо будут шебуршить и наведут порядок. Может быть, хотя бы анонимно девушки начнут рассказывать.

У нас есть статья 131 УК («принуждение к действиям сексуального характера»). Но она не рабочая: сложно доказать и стыдно вообще признаться, что с тобой такое произошло. С изнасилованиями-то только сейчас стали обращаться, всегда это было стыдно, хотелось скрыть. А когда это происходит в полиции, это нонсенс! Мне было стыдно до безумия, когда мне в открытую говорили: «Не дала, тебе жалко было, что ли? Нашла, чего жалеть! Радоваться надо было!»