К 85-летию Андрея Тарковского: посторонним вход разрешен

Это не попытка рассказать о великом мастере, о его жизненном пути, дорогих сердцу ценностях или интересных фактах биографии. Это ни в коем случае не претензия на нечто принципиально новое в изложении творчества и трактовки его наследия. Это, скорее, монолог ассоциативных ощущений, касаний и интерпретаций, вольный поток мысли и отклик сердца, вызванные величайшим творением гения режиссуры всех времен и народов, приуроченный к его юбилею. 85-летию посвящается: «Зеркало» на большом экране, или посторонним вход разрешен. К «Зеркалу» за свою не многолетнюю жизнь я приходила трижды. Впервые я услышала об этом фильме еще в школьном возрасте. Тогда я только знакомилась с кинематографом, только начинала осознавать, сколь многогранен и необъятен предстоящий путь, посему беспорядочно хваталась за все с пометкой «гениальное» и «великое». Тогда «Зеркало» я смотреть не стала. Побоялась, что не сумею понять его, а если и пойму, то сделаю это обязательно неправильно. Как ни странно, я благодарна тому своему страху, хотя и не знаю наверняка, был ли он обоснованным. Нашей судьбоносной встрече суждено было состояться тремя годами позднее. Вторая попытка, когда, казалось бы, ощущение собственной состоятельности уже не вызывало серьезных сомнений, полностью повергла меня, подорвав сформировавшееся представление об искусстве кино. Увиденное мною потрясло до такой степени, что облечь в слова те свои ощущения едва ли удавалось. Передо мной предстала метафизическая притча о душе и о вере в форме исповеди; коктейль сознаваемого и бессознательного, что роится в голове человека, практически не передаваемый на бумаге в первозданном замысле – что говорить о визуальном изложении? Тарковский не сотворил принципиально нового жанра, и все же, заложенное в подкорке, нечто едва уловимое внутри подсказывало – здесь им сокрыта чистейшая красота мысли, облеченная в плоть и кровь, живая, осязаемая, так, как никому не удавалось. Ингмар Бергман, признанный мастер, часто прибегавший к изображению подсознательного в своих киноработах, говорил: «Всю свою жизнь я стучался в дверь, ведущую в то пространство, где он движется с такой самоочевидной естественностью». Я начала перечитывать тонны литературы, гоняясь за смыслами, вложенными автором, порой доходя до крайностей, пока не поняла, что Тарковский хотел от своего зрителя совсем не этого. Когда человек снимает столь глубоко автобиографичную ленту, он словно потрошит себя, раскрывая душу перед свидетелями. Этот шаг в действительности безумен, даже отчаян. Что преследует человека, решившегося на него? Сам Тарковский говорит об этом как о навязчивой идее освобождения: «Меня преследовал многие годы один и тот же сон. Я входил в дом, в котором родился, бесчисленное количество раз переступал порог. Я всегда понимал, что мне это только снится, но было поразительное ощущение реальности пригрезившегося. Это было довольно тяжелое ощущение. Что-то тянет тебя назад, в прошлое, не оставляя ничего впереди. Мне казалось, что, реализовав этот странный образ, мне удастся освободиться от своих чувств. Сняв фильм, я действительно освободился от них, но мне показалось, что я и себя в каком-то смысле потерял». Третья встреча произошла совсем недавно. Близился юбилей режиссера, и мне непреодолимо захотелось пересмотреть именно «Зеркало» на большом экране, обратиться к нему, как к лакмусовой бумажке своего «я». Прошло еще три года и, я, наконец, уяснила, что такое «Зеркало» Андрея Тарковского лично для меня. Тарковского, несомненно, тяжело осознать и переварить, и, в то же время, более естественного и очевидного инструмента для личного самопознания – не сыскать. Стало быть, авторское начало в «Зеркале», олицетворяя собой проводника в закоулках души главного героя, одновременно становится твоим личным проводником, чудом найденным ключом к неизведанному, ответом на давно мучившие вопросы. В каждом своем воспоминании, как в зеркале, отражается частичка души Алексея – в матери и в отце, в рыжей девочке с потрескавшимися губами, в его сыне. Вместе с тем и зритель видит в нем свое отражение, в его тяжелом детстве, уходе отца, в проблемах с матерью. Одна душа преломляется другой, и только откровенностью возможно ответить на его откровенность, и в этом и есть главное в «Зеркале» для меня, в ней – и Тарковский в целом. Андрей Арсеньевич всегда хотел создавать таких героев, которые могли бы так «нравственно воздействовать на душу человека, что ему больше невозможно оставаться таким, каким он был до сих пор». В «Зеркале» ему удалось создать целое кинематографическое пространство, где невозможно, чтобы все стало, как было. Можно много говорить об истории, о благоприятном времени, когда Тарковский становился как режиссер, о либеральной политике государства и простом удачном стечении обстоятельств, однако это все пустое. Андрей Тарковский – средоточие тысячи причин, почему великим стал именно он, и, вместе с тем, неоспоримо тот, кто родился, чтобы стать тем, кем он есть и сейчас – легендарным гением, решительно изменившим мировой кинематограф. Изучая его творческое наследие, транскрибируя отклики своего «я», мы постигаем себя, часть за частью, – а разве не для этого искусство существует? И все же, говорить о мастере правильно, интересно и по делу – еще сложнее, чем понимать его картины. Слова кажутся банальными и ограниченными, скупыми на эмоции и абсолютно пустыми. Но не говорить совсем – невозможно. На этот случай – поразительно чуткие строки Арсения Тарковского, отца Андрея, удивительного поэта, открытию которого я тоже благодарна «Зеркалу»: …Нас повело неведомо куда. Пред нами расступались, как миражи, Построенные чудом города, Сама ложилась мята нам под ноги, И птицам с нами было по дороге, И рыбы подымались по реке, И небо развернулось пред глазами... Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке. Маргарита Агаджанян