«Дягилев. P.S.» уже семь лет подряд привозит в Петербург первоклассные танцкомпании, организует нерядовые концерты и не менее важные выставки — фестиваль изначально был придуман как приношение великому импресарио, который, любя балет, увлекался и другими искусствами. Лозунгом Дягилева, обращенным к его сотрудникам-артистам, было восклицание «Удиви меня!» — и фестиваль вручает выдающимся деятелям искусств приз, именно так и названный. Лауреатами этой премии уже становились хореографы Джон Ноймайер и Анжелен Прельжокаж, руководитель московского Чеховского фестиваля Валерий Шадрин и директор Эрмитажа Михаил Пиотровский. В этом году статуэтку получили польский композитор Кшиштоф Пендерецкий и петербургский хореограф Борис Эйфман. Награды раздавались во второй день фестиваля, первый же вечер был отдан швейцарскому балету, впервые представившему в России спектакль Мориса Бежара «Чудесный мандарин» с вызывающе криминальным сюжетом: проститутка-трансвестит грабит клиентов, нарываясь в конце концов на бессмертного китайца. «Чудесный мандарин»: в названии подразумевается не фрукт, а разговаривающий на мандаринском диалекте китаец. В начале ХХ века Сергей Дягилев подал идею балетного либретто венгерскому драматургу Мельхиору Ленгьелю (впоследствии он много работал для кино — в частности, сочинил сценарий «Ниночки» для Греты Гарбо) — и тот придумал историю о девице, которая заманивает клиентов в дом, где их ждут грабители. Первым оказывается старый ловелас, вторым — трогательный безденежный юнец, а вот третьим — решивший сопротивляться китаец, которого громилам все никак не удается убить, он встает снова и снова. В этой истории сияла настоящая экспрессионистская жуть, и она вдохновила композитора, который именно такие сюжеты и отыскивал в громыхающем войной мире. Бела Барток, автор оперы про герцога Синяя Борода, написал балет «Чудесный мандарин» в 1919 году; 27 ноября 1926 года в Кельне его впервые поставил хореограф Ханс Штробах. И вот тут грянул скандал. Балет о проститутке? В нашем городе, знаменитом соборами и монастырями? — возмущались кельнские газеты. Возмущались они уже после того, как спектакль был запрещен: на премьере присутствовал бургомистр Кельна Конрад Аденауэр (тот самый, что после войны станет первым федеральным канцлером ФРГ), и когда публика вопила, мяукала и улюлюкала от возмущения после спектакля, он лично ринулся за кулисы высказывать свое мнение о постановке. Виновным он счел дирижера Ойгена Сенкара и орал именно на него; бедолага чуть не лишился места. Возможно, дело было в том, что одним из прозвищ Аденауэра в то время было «китаец» (за несколько лет до премьеры автомобиль будущего бургомистра столкнулся с трамваем, и лицо Аденауэру собирали заново, в результате чего обострились скулы). В любом случае — «в моем городе я такого не потерплю» — и мгновенный запрет спектакля. «Чудесный мандарин» на много лет стал нежеланным гостем в балетных труппах — музыку Бартока исполняли в концертах, танцев же на такой сюжет директора театров откровенно боялись, даже в те времена, когда на сцене появлялись истории и покруче. Морис Бежар никогда не боялся ничего — и в 1992 году поставил своего «Чудесного мандарина», которого дягилевский фестиваль привез в Петербург, демонстрируя дягилевскую же отвагу. Потому что не просто проститутка, а парень в черном блескучем купальнике. Шевелюра зализана под пышный белокурый парик, мощные ноги вбиты в туфли на каблуках, наглый напор, развязный жест. В начале ХХ века балетмейстеры и режиссеры увлекались обаянием порока — в конце века Бежар рисует картинку без жалости: да, дела обстоят вот так, и всех вас, стремящихся существовать в рамках приличий, прирежет даже не роковая красотка, а чудовищный трансвестит. Все вы — и прилично одетый старый джентльмен, и восторженный юнец (роль которого, наоборот, выдана танцовщице), и даже воинственный китаец (одетый в хлопчатобумажную робу хунвейбина) — не удержитесь от того, чтобы протянуть руку к этому неприятному типу в блестках и перьях, всем вам, лицемерам, хочется именно этого. И бежаровская труппа, уже восемь лет существующая без своего основателя и худрука, эту дикую историю разыгрывает от всей души, вкладывается в танец так, будто их прикончат, если они схалтурят, — и захватывает зал каждым па. Именно так сохраняется хореография уже умерших хореографов — она жива, пока труппа в нее верит. И другие спектакли бежаровского балета, привезенные на фестиваль, хранят эту же энергию бунта против общества, что Бежар вплескивал в свои спектакли и тогда, когда ему было тридцать, и тогда, когда дожил до восьмидесяти. В дальнейшей программе фестиваля — российская премьера художественного фильма Валери Мюллер и Анжелена Прельжокажа «Полина» (история девушки, выбравшей балетную карьеру, — некий ответ балетных людей на попсу «Черного лебедя»: вот, посмотрите, как бывает на самом деле) и гастроль екатеринбургского балета с «Ромео и Джульеттой» (в хореографии Вячеслава Самодурова). До 5 декабря открыта в Шереметевском дворце выставка Луис Гринфилд «Застывшее движение» — эта американская фотографиня предпочитает не фиксировать спектакли в театре, а сотворять свои постановки в студии, где артисты превращаются в придуманных ею персонажей. Там же до 14 февраля разместится выставка «Обличья. Больше чем реальность», посвященная маскам — и тем, что люди надевают на себя (в театре, например), и тем, на которых строят свой имидж. На днях обещают выпустить в продажу книгу «Оригинальный русский балет» — впервые напечатанное сочинение дягилевского друга и режиссера Сергея Григорьева о русской труппе, в 30-х годах ХХ века существовавшей в Европе, а в 40-х гастролировавшей по Штатам, Австралии и Южной Америке. Так «Дягилев. Постскриптум» продолжает дело своего вдохновителя — просвещение, собирание редкостей, поддержка талантов — и, как и он, ничего не боится.
