Из-за страха, что встретятся люди и звери, и не заметят разницы

У философа и литератора Виталия Свинцова, родившегося в Пскове в 1928 году, кандидатская диссертация была посвящена доказательству и его месту и роли в процессе познания. Свинцов исследует нестандартные формы передачи истинной и ложной информации: полуправду, ложь умолчанием… Всё это очень хорошо проецируется на биографию Фёдора Достоевского. Не случайно, Виталий Свинцов опубликовал в 1999 году в «Новом мире» свою работу «Достоевский и “отношения между полами”» с подзаголовком «Об интересе Достоевского к феномену нимфофилии». Это тема, которая обсуждается уже вторую сотню лет. Был ли Достоевский педофилом? Что в обвинениях правда и что ложь? А где полуправда?Источников разговоров, слухов и публикаций о «педофилии Достоевского» несколько. Один из них – воспоминания Софьи Ковалевской. Одно время Достоевский был тесно связан с семьёй Корвин-Круковских (это девичья фамилия жившей в Псковской губернии Ковалевской). Немного подробнее о связи Достоевского с Псковской губернией и семьёй Корвин-Круковских можно прочесть здесь 4 сентября. Достоевский был очень увлечён сестрой Софьи Ковалевской Анной. Собирался на ней жениться.В книгах Достоевского («Братьях Карамазовых», «Подростке» и «Идиоте») почти вся семья Корвин-Круковских, включая отца, описана – в свойственном Достоевскому стиле. Да и сам роман «Идиот» начинается с того, что в проходящий через Псков поезд в вагон 3-го класса к князю Мышкину подсаживается Рогожин, и среди нескольких пассажиров завязывается разговор:«- А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? - перебил черномазый, не удостоивая и в этот раз взглянуть на чиновника: - ишь ведь! (мигнул он на него князю), и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, - ничего не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал…». Псков и горячка - в таком сочетании - у Достоевского в этом романе упоминаются несколько раз: «Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да во Псков по машине и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу, да пошел потом по кабакам на последние, да в бесчувствии всю ночь на улице и провалялся, ан к утру горячка, а тем временем за ночь еще собаки обгрызли. Насилу очнулся. Что ж, опять за границу, что ли? - спросил он и вдруг прибавил: - А помнишь, как мы в вагоне, по осени, из Пскова ехали, я сюда, а ты... в плаще-то, помнишь, штиблетишки-то?». Рогожинская правда. В воспоминаниях Ковалевской есть такой эпизод: «Мать мою он (Достоевский. – Авт.) порой приводил в ужас. Так, например, однажды он начал рассказывать сцену из задуманного им ещё в молодости романа: герой - помещик средних лет, очень хорошо и тонко образованный, бывал за границей, читает умные книжки, покупает картины и гравюры. В молодости он кутил, но потом остепенился, обзавелся женой и детьми и пользуется общим уважением…А на сердце точно кошки скребут, да все хуже и хуже. Начинает ему казаться, что должен он что-то припомнить, и вот он силится, напрягает память… И вдруг действительно вспомнил, да так жизненно, реально, и брезгливость при этом такую всем своим существом ощутил, как будто вчера это случилось, а не двадцать лет тому назад. А между тем за все эти двадцать лет и не беспокоило это его вовсе. Вспомнил он, как однажды после разгульной ночи и подзадоренный пьяными товарищами он изнасиловал десятилетнюю девочку.Мать моя только руками всплеснула, когда Достоевский это проговорил.- Фёдор Михайлович! Помилосердуйте! Ведь дети тут! — взмолилась она отчаянным голосом…»Эту сцену интерпретируют совершенно по-разному. Защитники Достоевского, например, пишут, что Софья Корвин-Круковская (Ковалевская) в детстве была очень впечатлительным ребёнком и просто влюбилась в известного и немолодого писателя, а потом ему, таким образом, отомстила за невнимание (в воспоминаниях Ковалевской есть такие строки: «А ведь, может быть, у Фёдора Михайловича такой вкус, что я ему нравлюсь больше сестры, - думается мне и, по машинальной детской привычке, я начинаю мысленно молиться: - Господи, боже мой! пусть все, пусть весь мир восхищается Анютой, - сделай только так, чтобы Фёдору Михайловичу я казалась самой хорошенькой!»). Но, как мне кажется, есть более простое объяснение. Достоевский рассказывал не о себе, а о герое ненаписанного романа. Этого объяснения было бы достаточно, если бы не другие свидетельства. Самое часто цитируемое – письмо критика Николая Страхова Льву Толстому. Страхов много лет дружил с семьёй Достоевского, публично о нём ничего плохого не говорил, но вот в письме Толстому не удержался, и после смерти Толстого и Страхова это письмо в 1913 году опубликовали в журнале «Современный мир». Начинается оно со слов: «Напишу Вам, бесценный Лев Николаевич, небольшое письмо, хотя тема у меня богатейшая. Но и нездоровится, и очень долго бы - было вполне развить эту тему. Вы, верно, уже получили теперь Биографию Достоевского - прошу Вашего внимания и снисхождения - скажите, как Вы ее находите. И по этому-то случаю хочу исповедаться перед Вами. Все время писанья я был в борьбе, я боролся с подымавшимся во мне отвращением, старался подавить в себе это дурное чувство. Пособите мне найти от него выход. Я не могу считать Достоевского ни хорошим, ни счастливым человеком (что, в сущности, совпадает). Он был зол, завистлив, развратен, и он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умён…».Когда письмо напечатали в журнале, ответ вдовы Достоевского был какой-то странный: «Исполнение такого изощренного разврата требует больших издержек и доступно лишь для очень богатых людей, а мой муж всю свою жизнь был в денежных тисках». То есть если бы её муж был богат, то «развлекался» бы, а так – одни наговоры. Ответ странен вдвойне, потому что эпизод, на который ссылаются недоброжелатели Достоевского, не был типичным. Достоевский нигде не говорил, что поставил удовлетворение своего вожделения на поток. Проблема не в том, что люди, рассказывающие о грехах Достоевского, убедительны. Она в том, что его защитники не очень убедительны. Например, они ссылаются на то, что случай с девочкой действительно был, но произошёл в другое время – когда Федя был мал и слышал об этой истории, когда играл с девочкой кучера (при этом, исследователи считают, что «детям семьи Достоевских строго-настрого воспрещались какие бы то ни было контакты с посторонними, в том числе и со сверстниками, особенно же из простого народа»). В письме Льву Толстому Николай Страхов написал: «Я много раз молчал на его выходки, которые он делал совершенно по-бабьи, неожиданно и непрямо; но и мне случалось раза два сказать ему очень обидные вещи. Но, разумеется, в отношении к обидам он вообще имел перевес над обыкновенными людьми и всего хуже то, что он этим услаждался, что он никогда не каялся до конца во всех своих пакостях. Его тянуло к пакостям, и он хвалился ими. Висковатов (Павел Висковатов - историк литературы. – Авт.) стал мне рассказывать, как он похвалялся, что... в бане с маленькой девочкой, которую привела ему гувернантка. Заметьте при этом, что при животном сладострастии у него не было никакого вкуса, никакого чувства женской красоты и прелести. Это видно в его романах. Лица, наиболее на него похожие, - это герой "Записок из подполья", Свидригайлов в "Преступлении и наказании" и Ставрогин в "Бесах". Одну сцену из Ставрогина (растление и пр.) Катков не хотел печатать, а Достоевский здесь её читал многим…».Висковатов, знавший Достоевского, об этом его качестве тоже упоминал – сделав запись в альбом 15 января 1904 г.: «Достоевский вечно колебался между чудными порывами и грязным развратом (растление девочки при участии гувернантки в бане) и при этом страшное раскаяние и готовность на высокий подвиг мученичества. Высокий альтруизм и мелкая зависть (к Тургеневу в Москве, где я жил с Достоевским в одном номере). Недаром он говорил: "Во мне сидят все три Карамазова"».Что-то похожее о Достоевском рассказывал и Иван Тургенев (о Тургеневе читайте здесь 9 ноября). Но тургеневские слова о «развратнике-Достоевском» обычно приписываются личной неприязни. Думаю, всё значительно проще. Все упомянутые и не упомянутые люди, слышавшие от Достоевского мерзости о самом себе, не сговаривались и не мстили ему. Они всего лишь приводили слова Достоевского, принимая их за чистую монету. Некоторые основания для этого у них действительно были. Репутация Достоевского была небезупречная. И всё же получается, что источник информации один – сам Достоевский, наговаривающий на себя (или рассказывающий правду, а потом от неё отрекающийся). Вокруг его имени всегда – и при жизни, и после смерти, - возникали какие-то разговоры на темы разного рода извращений. К примеру, иногда ссылаются на то, что первоначально в рукописи «Братьев Карамазовых» отцеубийство объяснялось тем, что отец якобы в детстве насиловал Ивана Карамазова «содомским грехом», и это была месть. Однако это всего лишь литература.Защитники Достоевского приводят аргументы, основанные на опровержениях того же Достоевского. Но опять-таки, это слова Достоевского против других слов того же человека. Кто из них был правдив? Достоевский-1 или Достоевский-2? Кто из них был здоров?В воспоминаниях Софьи Ковалевской говорится о Фёдоре Достоевском: «Вы все, здоровые люди, - продолжал он, - и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем коране, что видел рай и был в нем. Все умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик! Ан нет! Он не лжет! Он действительно был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!Достоевский проговорил эти последние слова свойственным ему страстным, порывчатым шепотом. Мы все сидели, как замагнетизированные, совсем под обаянием его слов. Вдруг, внезапно, нам всем пришла та же мысль: сейчас будет с ним припадок.Его рот нервно кривился, все лицо передергивало…».А что, если Достоевский, таким образом, щекотал нервы себе и другим? Ловил «счастье», как перед эпилептическим припадком. Это перекликается с общеизвестным антисемитизмом Достоевского, хотя бы с записью 1873 года в его дневнике: «Жидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным… Мечта скверная, мечта ужасная, и – слава богу, что это только лишь сон!»Предаваться «мечтам скверным, мечтам ужасным…» - это одно из излюбленных состояний Фёдора Достоевского. Больные фантазии, демонизация себя и других… Пройтись по краю пропасти, заглянуть в ад - но перед этим оказаться на секунду в раю. А после всех ужасов испытать облегчение, - потому что это всего лишь сон. Тургеневу о своих развлечениях с десятилетней девочкой в бане он тоже говорил, но взаимопонимания не встретил и свёл всё к шутке. Пошутил, дескать… А если это действительно была… нет, не шутка, а игра. Если уж копаться в человеческой мерзости, так копаться по-настоящему. Глубоко. Возможно, так он думал. Не всё плохое, что человек рассказывает о себе, хотя бы и добровольно, - правда. Признание – не царица доказательств. Это верно не только для юриспруденции. Признания Достоевского могли быть опытом издевательства над самим собой – для того чтобы получить извращённое удовольствие.И тогда слова Александра Невзорова в статье «Мёртвые мальчики как старинная духовная «скрепа»», про то, что «этот религиозный фанатик XIX века, крепко настоянный на эпилепсии и педофилии, чересчур «заборист», приобретают несколько другой смысл. Достоевский по-прежнему остаётся «заборист». Святости в нём обнаружить трудно. Но мы просто перемещаемся из мира реальности в царство больных фантазий.«Слишком уж много “достойных уважения людей” (говоря словами И. Волгина) было причастно к циркуляции слухов о самопризнаниях Достоевского в ставрогинском грехе, - написал Виталий Свинцов. - (Под причастностью я имею в виду приятие слухов как минимум в качестве потенциально достоверных.) И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, Д. В. Григорович, Н. Н. Страхов, позднее -Л. И. Шестов и П. А. Флоренский, ещё позднее - Ю. Н. Тынянов и Л. Я. Гинзбург… Были и другие, менее именитые. Назову хотя бы профессора П. А. Висковатова или ныне забытого писателя И. Ясинского, который лично знал Тургенева и Достоевского и не сомневался, что последний был сам виноват в распространении слухов о своем “сластобесии”.К тому же, всё это «сластобесие» - совсем не единственное извращение, которое Достоевский обсуждал в частных беседах. Виталий Свинцов упоминает и о ещё одной аномалии: «Наконец, нужно обозначить ещё один эпизод, зафиксированный уже упоминавшимся Е. Н. Опочининым. (Евгений Опочин – писатель, журналист, коллекционер. – Авт.) В одной из бесед Достоевский, размышляя вслух о разного рода сексуальных аномалиях, рассказал о случае некрофилии, свидетелем которого он якобы был». Для религиозного писателя Достоевского было важно считать себя свидетелем всевозможных мыслимых и немыслимых человеческих грехов, оттолкнувшись от которых, ужаснувшись которым, он мог хотя бы ненадолго оказаться в персональном раю. В этом было его преступление и наслаждение. «Преступление и наслаждение» – ненаписанная книга Достоевского.Во дворах-колодцах иссякла вода. Говорят – навсегда, но трудно поверить. Пользы нет, но нет и вреда. Во дворах-колодцах закрыты все двери. Закрыты все двери. Забиты все двери Из-за страха, что встретятся люди и звери, И не заметят разницы. За всех чужаки расплатятся. У многих авторов закончились слова, Те, что не потеряли своего значения. От фальшивых слов кружится голова. Воды – нет, но плывём по течению.У некоторых читателей закончилось терпение. Или лопнуло по шву. Солирование заменили хоровым пением. Петербург заменили на Москву. Трудно поверить, Но забили все двери. Самые чувствительные сосланы на каторгу От одного к другому провокатору. Во дворцах закончились творцы. Вместо них – одноразовые шприцы.