Донбасс: фото с передовой
Первое, что бросается в глаза, когда въезжаешь в Желобок — это полное отсутствие мирных жителей. Вот совсем рядом — поселок Донецкий, Фрунзе, там на лавочках сидят бабушки, там работает пара сельмагов, идет какая-то жизнь. На Желобке никого не осталось. Ну как, осталась. Ровно одна немолодая самогонщица. Самая, пожалуй, бескорыстная самогонщица: у военных здесь строжайший сухой закон, изготовляемую продукцию женщина потребляет сама, так что пообщаться с ней в очередной раз не удалось. Летом с ней жил мужчина, но после неудачной попытки украинского наступления решил перебраться в более безопасное место. Этот маленький поселок давно уже превратился в постапокалиптический пейзаж из фильма-антиутопии. Сорванные таблички с названиями улиц, разбомбленные дома, минные поля, воронки от недавно прилетевших мин. И тут же — детские игрушки, заботливо прислоненные к стенам продырявленных домов. Желобок — это одна из самых горячих точек фронта. В июне ВСУ предприняли попытку прорыва на этом направлении. Однако батальону «Призрак», который контролирует этот участок, удалось отбить атаку. Здесь хорошая, чистая вода из колодца. Когда украинская армия отходила в 2014 году, многие колодцы отравили — в них бросали дохлых котов и собак. В степи много пыли, и после окопов хочется пить. Я с удовольствием глотаю ледяную воду из железной кружки. Днем можно ходить почти спокойно: обстрелы начинаются после девяти вечера, как по часам. Тихих ночей не бывает. О том, что в Минске заключили какое-то «школьное перемирие» бойцы, разумеется, в курсе, но минские политики живут в одном мире, а военные в другом. Эти миры соприкасаются слабо, и, заключенные в кабинетах перемирия, остаются фактически там же, в кабинетах. Если пройти чуть дальше по окопу, усыпанному подгнившими дикими сливами, то позиции противника видны совсем недалеко. Есть места, где до них вообще не больше ста метров, но туда, разумеется, журналистов не пускают. Мы приходим к памятнику Неизвестному солдату, поставленному вскоре после войны. Бронзовое знамя, которое держит солдат, издырявлено совсем недавними пробоинами. — Летом к нам приезжали снимать репортаж и показали этот памятник, — поясняет Клим, один из местных офицеров. — Так уже на следующий день украинцы его прицельно обстреляли — вот, дырки совсем свежие. Клим снимает с головы кепку. Так они и стоят друг перед другом — бронзовый солдат Великой Отечественной, и живой солдат Третьей мировой войны. Мы возвращаемся в расположение. У дома висит трофейная каска. На ней белой краской нарисован немецкий орел. Потом показывают еще одну каску, тоже трофейную — пробитую осколками, с белой надписью «Музыкант» — так зовут нового владельца. В расположении — целое море щенков. Они радостно прыгают на нас и на военных, суетятся, мельтешат под ногами. Нам показывают их конуру: на ней написано «ОПГ братьев Карапузовых». — Только прошу заметить, — уточняет один из солдат, — ОПГ — это означает «оперативно-поисковая группа», а не то, что вы, может быть, подумали. Здесь вообще много шутят, по-другому на войне психику не сохранишь. Над входом в блиндаж стоит цистерна, на которой указано, что это — пепелац с Альфа Центравра. Есть и кошки. Поварихи их с удовольствием подкармливают, знают по именам. Одна, самая худая, пришла к военным только два дня назад. До этого она жила у той самой самогонщицы, но, видимо, не выдержала. Если местные кошки — упитанные, с лоснящейся шерсткой, то у этой все ребра чуть ли не выпирают из меха. Бойцы утепляют блиндажи, готовятся к холодной зиме, говорят, она будет самой холодной за много лет. В очередной раз ждут скорого украинского наступления. Кто из этих смешливых ребят не доживет до весны?
